Эмма Орци - Клятва рыцаря
Около пяти часов рабочие получили расчет, так как наступившие сумерки не дозволяли продолжать работу. К своему великому огорчению, Арман нигде не нашел Фоукса, с которым ему очень хотелось перекинуться хоть немногими словами. Тяжелая физическая работа не успокоила его нервов, и мозг снова усиленно заработал, стараясь придумать, в какую тюрьму заключили Жанну. Вдруг в его голове мелькнула страшная мысль: как мог Перси, на которого нельзя было не обратить внимания, ходить из одной тюрьмы в другую, справляясь о судьбе Жанны? Какая нелепая идея! Зачем он только согласился на его безумный план! Чем больше Арман думал об этом, тем невыполнимее казалась ему затея Блейкни. Сэр Эндрю не показывался, а он сумел бы успокоить Сен-Жюста, заставить снова поверить в находчивость Блейкни.
Через несколько минут должны были закрыть заставу, а Перси нигде не было видно. Из города потянулись огородники, привозившие на рынок овощи, поденщики, спешившие по домам, и нищие, искавшие на ночь приюта где-нибудь на берегу канала.
От волнения Арман не мог остаться на одном месте и начал прохаживаться по улице, стараясь не привлекать к себе внимания. Увидев небольшую группу слушателей, собравшихся вокруг оратора, который громил Конвент, состоящий, по его словам, из изменников народному благу, он смешался с ними, делая вид, что заинтересовался темой речи, между тем как его взгляд беспрестанно обращался в сторону заставы, откуда должен был прийти Перси.
Но Блейкни не пришел, и Сен-Жюсту предстояло провести целую ночь в полной неизвестности относительно судьбы его обожаемой Жанны.
«Может, что-нибудь задержало Перси, или он не успел собрать обещанные сведения? — с тревогой подумал он. — А может, то что он узнал, было слишком ужасно?»
Вечерний сумрак вокруг Армана сгущался, и в этом сумраке ему представлялось не открытое место перед заставой, а площадь Революции; грубый столб, на котором висела масляная лампа, казался ему грозной гильотиной, а мерцающий свет лампы — отблеском какого-то красного света на ее нож. Ему чудилось, будто он окружен шумной толпой, вооруженной косами и вилами, какую он видел четыре года назад при взятии Бастилии. Вдруг послышался стук колес по булыжной мостовой, и толпа еще больше зашумела. Кто-то запел: «Ça ira!», раздались крики: «Les aristos! a la lanterne! a mort! les aristos!»[5].
Вот на площадь выехала тележка с приговоренными к казни, среди которых Арман увидел молодую женщину в светло-сером шелковом платье, со связанными назад руками, в которых она держала букет фиалок.
Все это существовало, конечно, лишь в его воображении, и он прекрасно сознавал это, но принял видение за пророческое. Ни одной минуты не думал он о Блейкни, которому поклялся в точности исполнить все его указания; ему отчетливо представлялось, что он видит Жанну, которую везут на гильотину. Сэра Эндрю с ним не было, Перси не пришел. Да, это было указание свыше: он должен сам спасти свою возлюбленную!
Теперь Сен-Жюст строго порицал себя за то, что покинул Париж. Может быть, сам Блейкни счел его малодушным за то, что он так быстро изменил свое намерение остаться в Париже, чтобы защищать Жанну; возможно, что все требования, предъявленные к нему Блейкни, имели целью только испытать его любовь.
Теперь Арман понял, что не Блейкни было предназначено спасти Жанну, которую он даже не знал; разумеется, это должен был сделать человек, обожающий ее и готовый умереть вместе с нею.
На башенных городских часах пробило шесть, а Перси все не было. Быстро приняв решение, Арман с паспортом в руках смело направился к заставе. Часовой остановил его, но он храбро предъявил паспорт, хотя и дрожал все время, пока сержант разглядывал документ; однако все оказалось в порядке, да и Арман, черный от угольной пыли, с лицом, покрытым потом, вовсе не походил на аристократа. Кроме того, в те времена попасть в город было нетрудно: городские ворота охотно открывались для всякого, кто сам лез в пасть льва.
Через несколько минут тревожного ожидания Арман получил разрешение войти в город, но документ у него отобрали, объявив, что в случае отъезда из Парижа он должен будет выхлопотать себе новый паспорт от Комитета общественного спасения. Блейкни не было дома, когда Арман зашел к нему в этот вечер, да и позже он не вернулся, пока Арман бродил около церкви Сен-Жермен л’Оксерруа. Из мученный ходьбой и тщетным ожиданием, чувству себя близким к обмороку, молодой человек отправился наконец к себе домой, на Монмартр, и, бросившись на узкую, жесткую постель, забылся тяжелым сном.
Когда он проснулся, был уже день и сквозь грязные стекла окон пробивался бледный свет сырого, ветреного зимнего утра. Арман быстро вскочил на ноги. Не оставалось никакого сомнения, что Перси ничего не узнал про местопребывание Жанны; но тут же Арман утешил себя: что не удалось простому другу, в том, наверное, посчастливится любящему человеку.
Грубое платье рабочего могло очень пригодиться ему в достижении намеченной цели; он быстро, оделся, зашел в знакомую таверну и, заказав себе кофе с хлебом, принялся обдумывать программу дальнейших действий.
Все тюрьмы были переполнены; правительство заняло все монастыри и разные общественные учреждения для помещения сотен так называемых изменников, которых арестовывали по пустому подозрению или доносу какого-нибудь злоумышленника. Случалось, что заключенным возвращалась иногда свобода, но только не тем, которые попадали в Консьержери — тюрьму, считавшуюся преддверием гильотины. Поэтому Арман решил прежде всего отправиться именно туда. Уверившись, что Жанне не грозила немедленная опасность, он мог спокойнее продолжать свои поиски. У него даже мелькнула мысль, что в таком случае Комитет общественного спасения согласится, может быть, освободить ее, если Арман предложит за это свою жизнь.
Эти мысли придали ему бодрости; он даже заставил себя немного поесть, сознавая, что теперь ему никак нельзя ослабеть физически, если он хочет быть в состоянии помочь Жанне.
Было около девяти часов утра, когда перед ним в тумане вырисовались угрюмые стены тюрьмы Шателе и здания, где проходили заседания суда. Арман знал, что удобнее всего было проникнуть в тюрьму через судебный зал, доступ в который был всегда свободен во время заседаний. Суд должен был начаться в десять часов, однако во дворе уже собралась значительная толпа мужчин и женщин, единственное занятие которых состояло, по-видимому, в том, чтобы изо дня в день присутствовать при душераздирающих драмах, разыгрывавшихся с ужасающим однообразием. Арман смешался с этой толпой, в которой заметил несколько рабочих, так что его костюм не привлекал ничьего внимания.
