Поль Феваль - Тайна Обители Спасения
– Вот как! Быстро же ты стал презирать свое прежнее ремесло!
– Вовсе нет, недаром же я первым делом заявился к вам, моя могучая мамочка.
– Что верно, то верно, – согласилась она и вздохнула. – Но ты заявился сюда не ради меня, бессердечный, тебе не терпится поговорить о ней!
Молодой офицер поцеловал ее со словами:
– Вы сама доброта, мама Лео, от вас ничего не скроешь. Да, не терпится, я думаю только о ней, я люблю ее сильнее, чем прежде.
– Слишком уж ты ее любишь, – ответила Леокадия, испустив продолжительный вздох.
– Я люблю ее больше жизни, но сегодня я пришел сюда без опаски: мое сердце говорит мне, что она меня не забыла.
Госпожа Самайу посмотрела на него с изумлением.
– Твое сердце?! – воскликнула она. – Разве ты не получил моего письма?
– Я ничего не получал, – ответил Морис, – и ничего не знаю о ней, кроме того, что было мне известно, когда я покидал ваш дом. В солдаты я записался, потому что нас разлучили, мое предчувствие не обмануло меня: мне всегда казалось, что она слишком благородна для той среды, в которой вынуждена жить. И вот в конце концов отыскались ее богатые и знатные родственники, явились к вам и забрали ее с собой.
– Ты так побледнел, мой бедный Морис! – сочувственно промолвила Леокадия. – Даже думать о ней без волнения не можешь. Вот это любовь! Но признайся, мой дорогой, если бы не было ее, ведь ты бы в меня влюбился, но хотя бы чуть-чуть?
– Мама Лео, – весело ответил молодой офицер, – вы напрочь лишены недостатков и прекрасно знаете, что я люблю вас сыновней любовью.
– Сыновней! – прервала она, положив ему на губы свою руку. – Это же так старит меня, мое сокровище.
– Хорошо, я согласен и на племянника...
– Но племянники редко бывают нежными. Нет уж, лучше – будь моим маленьким братишкой, идет? Ты голоден? Ты еще не забыл свое любимое рагу – фрикандо со щавелем? Я-то твои вкусы прекрасно помню и, как только узнала, что ты придешь, начала готовить пир, достойный богов: кроме рагу, отличный салат, виноград из Фонтенбло, сыр из Бри и твое любимое вино.
– Я, конечно, голоден, мама Лео, – ответил Морис,– тем более что в последние дни питался кое-как, но прежде всего я хочу разузнать о ней. Не томите меня, расскажите, где она, что с ней и любит ли она меня по-прежнему.
Леокадия взяла кастрюлю и переложила ее содержимое в блюдо.
– Мы можем поговорить и за ужином, – ответила она,– к тому же на все твои вопросы ответить очень легко. Она теперь богатая барышня, племянница то ли герцогини, то ли маркизы, не могу сказать точно. Где она, я не знаю, она расскажет тебе об этом сама. Что касается любви, то любит она тебя безумно: это ли не безумие – примчаться сюда вечером, тайком от тетки, в фиакре, с единственной целью – поговорить с тетушкой Самайу о сержанте Морисе Паже?
– Она так поступила?! – просиял юноша, бросившись укротительнице на шею.
– Да, мой лейтенант. Я назвала тебя сержантом, потому что когда она была тут последний раз, мы обе еще не знали, что ты уже в эполетах. Можно подавать?
Морис отер со лба пот и сказал, приложив руку к сердцу:
– Подавайте, мама Лео. Тот, кто утверждает, что от радости пропадает аппетит, нагло лжет. За стол! Я дам сто очков вперед любому из ваших тигров!
В мгновение ока подав еду, Леокадия уселась, заняв собой всю противоположную сторону стола, и начала нарезать мясо, приговаривая:
– Вот этот кусочек слева как раз по твоему вкусу. Веришь ли, мне без тебя и кусок не лез в горло, всякий раз, как сготовлю что-нибудь вкусненькое, переживаю: а каково-то там ему бедняге? В пустыне, небось, не разлакомишься! Ну как, нравится?
– Восхитительно! – отвечал Морис с набитым ртом.
– Пока ты ешь, дорогой, позволь мне поговорить о том, что тебя заботит меньше всего на свете: о тебе самом. Почему ты подал в отставку? Ты же не получил моего письма, где я просила тебя вернуться как можно скорее?
– Я и без письма совсем ошалел: так захотелось ее увидеть, что ради этого я был готов на все.
– Вот это я понимаю! Как мне хотелось бы, чтобы и меня так обожали! И сколько же времени ты пробыл в офицерах?
– Три дня. Я из кожи лез, чтобы получить чин, а чин мне нужен был лишь для того, чтобы иметь право подать в отставку. Начальство, конечно, было недовольно, но я бы не посчитался и с маршалом – так не терпелось мне вернуться в Париж.
Леокадия налила ему большой бокал вина.
– Невероятно! – воскликнула она. – Как приятно слышать такие речи! Приятно и одновременно горько, хотя мне и самой ясно, что я для тебя великовата, да и возрастом не подхожу, а с Флореттой вы парочка прямо на загляденье. Но все-таки это уж слишком: уйти в отставку через три дня после получения чина, которого ты добивался целых два года! В газетных отчетах только Ламорисьер упоминался так же часто, как ты. Ведь это ж для карьеры лучше, чем закончить какой-нибудь привилегированный коллеж. Все-таки ты сглупил, наверное, солнце ударило в голову, хотя алжирский загар блондинам очень к лицу. А мундир! Как тебе идет мундир!
– Положите мне еще кусочек, мама Лео, – прервал ее восторги Морис.
– Ах, Купидон! – не сдавалась Леокадия, охваченная пылким чувством. – Олимпийская богиня – вот кто был бы тебе подходящей партией! Знал бы ты, сколько я про тебя насочиняла стихов, это было однажды на рассвете, когда я поняла, что мне не справиться со своим чувством. Я их переложила на музыку, хочешь, спою? Ну, только несколько куплетов, пока ты ешь! А о ней мы еще успеем поговорить, можешь не беспокоиться.
Она стремительно поднялась и сорвала с веревки старенькую гитару, висевшую между луком и зонтиком. Она принялась подтягивать ослабшие струны, а Морис соблаговолил произнести снисходительным тоном:
– Спойте, мама Лео, голос у вас расчудесный. Комната наполнилась звуками громовыми и вместе с тем томными. С глазами возведенными кверху, с бурно вздымающейся грудью Леокадия раскатистым голосом исполняла романс собственного изготовления:
И львов, и тигров легче укрощать,
Чем воина, разбившего мне душу.
Отвага, молодость и стать —
Все для другой! Ко мне он равнодушен.
– Надо же! – восхитился Морис.
– Смеешься, бессердечный! – ответила Леокадия. – Смейся, смейся, а вот люди, которые в этом знают толк, советовали мне отпечатать мой романс в лавке, где продают ноты.
Она снова запела, не столь мощно, зато с еще большим чувством:
Ах! Если бы меня мое зверье сожрало!
Все лучше, чем терпеть такую муку.
Меня проглотят – и любви как не бывало!
Палач мой будет осужден на вечную разлуку.
– Браво! Браво! – выдал новую порцию восторгов молодой офицер и деловито заметил: – Хорошенького понемножку, мама Лео, я просил вас положить мне еще кусочек.
