Рафаил Зотов - Рассказы о походах 1812-го и 1813-го годов, прапорщика санктпетербургского ополчения
Чтоб утешиться в своем горе, я отправился в Гемниц, где уже давно не был. Что же? В доме у моей Анхен стояли Армейские Офицеры, которые, не знав о моих домашних тут связях, тотчас же разболтали мне свои удачные волокитства — и Анхен играла тут первую роль; я было не поверил, подзадорил рассказчиков и мне взялись доказать дело на опыте. Я не дождался этого горького опыта — и уехал проклиная ветреность и любовь.
Оставалось искать утешения в пылу сражений. Перемирие кончилось. Началась серьезная осада. До сих пор с Февраля месяца была только блокада; теперь Англичане привезли нам осадных орудий, конгревовых ракет и всякой всячины; мы занялись деланием фашин и туров, — и вскоре работа закипела. 17-го Августа были сделаны великолепные приготовления по случаю конгревовых ракет. Английский Артиллерист поставил у Форштата Оры свой станок и объявил нам, что пустит в город 200 ракет, что верно в 30 местах загорится, что мы в это время должны сделать всеобщую тревогу, что Рапп сбесится и сделает вылазку, что мы разобьем его и ворвемся на плечах его в Данциг. Весь осадный корпус стал под ружье. Началось бросание ракет, началось и кончилось. Город ни в одном месте не загорелся, Рапп не сбесился, не сделал вылазки, мы его не разбили — и разошлись преспокойно по домам.
Другая выдумка была также не совсем удачна. Стали ежедневно делать ночные экспедиции и нападения на неприятельские укрепления. Сначала разумеется нечаянность и превосходство сил доставляли нам выгоды, — но то, что ночью захватывали, то поутру обыкновенно принуждены были оставлять, потому что всякое подобное полевое укрепление было под защитою 3-х 4-х сильных батарей, которых сосредоточенный огонь был слишком убийствен. Потеряв таким образом более 1000 человек взялись наконец за обыкновенную систему осады и это было самое верное, самое лучшее средство. Чтоб открыть траншеи, надобно было завладеть предместьями. Лангефур против Оливских ворот казался самым удобным пунктом — и 21-го Августа произведена с нашей стороны сильная атака на этот Форштат, — а в то же время для развлечения неприятеля и на другие посты. Нападение было сделано в 4 часа пополудни, — такое время когда мы знали что Рапп обедает. Неожиданность и быстрота атаки имели полный успех. Лангефур, Штрис, Нейшотланд были тотчас же зашиты; но что всего чувствительнее было для Раппа: — это истребление мызы Шельмюль, где жила его любовница. С бешенством бросились Французы на все занятые пункты, чтоб их отнять у нас, и яростнейшая битва закипела; по Русская стойкость преодолела самые дерзкие напоры неприятеля — и Рапп мог только отбить свою любимую мызу, потому что она была под защитою 40 орудий с Голыма (сильно укрепленного острова между Данцигом и Вейксельмюндом), которых огонь слишком много заставлял нас терять людей. В Лангефуре однако горсть Поляков засела в два Блокгауза и с отчаянием защищалась всю ночь, осыпая нападающих Русскими ругательствами. Под утро Блокгаузы были зажжены, Поляки выжиты оттуда и все истреблены.
На море пред Данцигом имели мы тогда также значительные силы: 80 Канонерных лодок, 5 Бомбандирных судов, 2 Голеты, и Фрегат и около 20 Транспортных судов (на которых нам привезли осадные орудия). Вздумали употребить в действо столь значительную морскую силу. 25-го числа поставили всю эту Флотилию против Вестерплата и Фарвассера. С 10-ти часов утра открыли со всех судов ужаснейшую канонаду, хотели разрушить все прибрежные укрепления, приготовили на транспортах десантные войска, чтоб занять эти крепости, — и кончили тем, что ввечеру отошли в Пуцик для исправления поврежденных судов. — Неудачу этой попытки приписывали (как и всякие в свете) вовсе посторонним и непредвидимым причинам. Надобно было еще раз попробовать. Лодки могли починиться в 5 дней и потому наш десант (в числе которого была и наша дружина), оставлен был на судах, чтоб приучить солдат к морю. Но нашей сухопутной натуре это очень не понравилось — и судьба готовила нам вовсе неожиданную неприятность. В ночь с 23-го на 24-е сделалась буря; у берегов нельзя было оставаться — и мы пустились лавировать вдоль и поперек по Балтийскому морю. У меня Шкипер был Англичанин, который меня чрезвычайно полюбил, потому что я при первой встрече сказал ему несколько Английских слов. — Это самая слабая струна у Англичанина. Если он принужден говорить другим языком, то обхождение его навсегда останется холодным, — но несколько Английских слов (ala Figaro) — и он растаял. — Совсем десантом сделалась разумеется морская болезнь и под утро все войско лежало на палубах в самых неблагопристойных конвульсиях. Напрасно хлопотал около меня мой Капитан, — рому я не пил, лимон не помогал, всякий взгляд на пищу возобновлял рвоту. — Мучительнее этой болезни я не знаю ничего. Тоска, отвращение от всего, расслабление, голод, жажда и беспрестанная рвота. — Трое суток провели мы в этом печальном положении, наконец ветер стих, — море улеглось и мы завидели желанный берег. Тотчас же послано было донесение Главнокомандующему, что весь десант лежит без ног и надо каждому солдату по двое, чтоб поставить его на ноги. Решено было: высадить войско на берег (в Калибку) и дать отдохнуть впредь до приказания. — Кое-как сложили нас в боты — и выгрузили на берег. — Добрых два часа лежали мы на берегу, не имея сил встать. Все вокруг нас вертелось, — и море, и корабли, и деревня. С помощью добрых поселян перевезли нас на Фурманках — но и тут мы крепко держались за телеги, боясь вывалиться, потому что все таки и лошади, и дома, и люди вальсировали около нас самым Фантастическим образом. Вошли в хижины, — также пляска. Сели за стол — и тот кружится. Легли на кровать — и та прыгает. Наконец уснули — и во сне — то все кружится. Это было нестерпимо. — Зато мы целые сутки тут спали непробудным сном — и первым чувством, первым словом по пробуждении было: обедать! Я думаю Прусские крестьяне дивились нашему северному аппетиту. Это было какая-то ненасытность. Удовлетворяя этой потребности, за что мы принялись? Как вы думаете? — Опять спать, потому что многие после обеда стали жаловаться, что у них опять голова кружится.
Так прожили мы до 5-го Сентября. В этот день ввечеру нас опять нагрузили в боты и перевезли на прежние транспорты. — Мой Англичанин чрезвычайно мне обрадовался, забросал меня фразами, которых я десятой доли не понимал, отвечая очень степенно: yes! — За ужином мы уже гораздо более стали друг друга понимать, — а по утру за завтраком, я уже частехонько отпускал Фигаровское: god damn!
На этот раз атака началась в 9 часов утра. Только Русским солдатам можно делать такие вещи, каких мы были свидетелями (потому что сами стояли в весьма почтенной дистанции, имея пред собою во 2-й линии бомбардирные суда, галеты и Фрегат, — а в первой, все канонерские лодки). — Неприятель видел наши проделки издали и успел приготовить нам отличную встречу. Едва подъехали лодки на пушечный выстреле, как более 100 орудий начали осыпать их ядрами, — но они молча гребли вперед и не отвечали на выстрелы. Более 200 сажень ехали они все под таким ужасным огнем, подъехали на картечный выстреле — их стали обсыпать картечами, но они все продолжали грести, не отвечали ни одним выстрелом. Наконец на расстоянии полукартечного выстрела, остановились, выстроились, крикнули ура! и открыли со всех лодок ужаснейшую канонаду, усиленную задними бомбардирными судами. — Это было прекраснейшее зрелище! (особливо для нас в 3-й линии). Много уже видали мы опасностей, много слышали канонад, много видели примеров неустрашимости, — но эта пальба оглушила нас, — а храбрость этих моряков изумила:
