Юрий Галинский - За землю отчую.
Время шло, семья Сысоя увеличивалась, рождались дети, Василько и Пронька взрослели, ютиться всем вместе в тесной землянке становилось невмоготу, и Сысою , который, благодаря своему великому умельству строить корабли, превратился из раба в полузависимого от хозяина, было дозволено заложить себе дом. В безлесной, выжженной солнцем степи не было ни деревца, пришлось чуть ли не год возводить жилье из сырцового кирпича. Строились на хозяйской земле, там же, где за высоким глинобитным дувалом располагались землянки рабов. Дом вышел на славу, не хуже, чем у самого Салчея. Старики-соседи, знавшие жадный, завистливый нрав хозяина, предупреждали Сысоя, чтобы он не слишком усердствовал, но тот не внял их советам и вскоре горько пожалел об этом. Когда дом был готов к заселению, Салчей несколько раз обошел вокруг него, прищелкивая языком, качал грязной белой чалмой на шарообразной голове, приговаривал: «Карош дом, якши дом. Мне нравится, Сысойка, очень нравится. Ты, наверное, хочешь подарить его мне? А? Хочешь?!.» — Жирные щеки хозяина тряслись в едком смешке.
Сысой в оцепенении молчал, потом стал просить его, клялся, что построит для него другой дом, но хозяин был неумолим. Тогда Сысой решил идти просить защиты у православного епископа сарского и подонского Матвея. В Сарае, где было много русских невольников, куда приезжали торговать русские купцы и являлись по ханскому вызову русские князья, еще в 1261 году было образовано православное епископство. Матвей посочувствовал Сысою, однако заступиться не захотел. Пришлось Васильку и Проньке перебираться в соседнюю землянку — невольничье общежитие. Отрокам уже шел шестнадцатый год, полуголодное существование и тяжкий труд не могли не сказаться — оба были худющими, все ребра наперечет,
В том же году в Сарай приехал великий князь Московский Дмитрий Иванович. Между ним и Михайлой Тверским по-прежнему шла тяжба за великое княжество Владимирское. Князь Дмитрий привез большую дань, которую собрал не только в своем, но и в удельных княжествах, зависимых от Москвы, преподнес богатые подарки Мамаю, ханам и ханшам и даже выкупил за десять тысяч серебряных рублей сына Михайлы Тверского Ивана, которого держали заложником в Орде. Поездка в Сарай оказалась успешной — хан подтвердил, что ярлык на Владимир принадлежит по-прежнему великому князю Московскому...
С той поры Василько и Пронька и вовсе покой потеряли. Дмитрий Иванович жил в Сарае чуть не с полгода. Отроки часто видели, как он в сопровождении князя Андрея Ростовского, ближних бояр и княжеских дружинников проезжает из своего жилища в ханский дворец Аттука Таша. « Русские воины в шлемах с высокими шишаками, в темных кафтанах на крепких, ухоженных конях настолько завладели воображением отроков, что ни о чем другом, кроме как о бегстве из ненавистного полона, те не могли и думать.
В Орде проживало много русских невольников. Одних % враги захватили во время набегов, другие попали в рабство за долги, третьих продавали сами же русские князья, угонявшие население при междоусобицах; были и такие, которых приводили новгородские разбойники-ушкуйники. Все пленники мечтали возвратиться на Русь, но это удавалось немногим. Иногда выкупали пленников князья, чтобы заселить свои пустующие земли, иногда — купцы; убежать же и добраться до Русской земли было почти невозможно. Надеяться на то, что их кто-то выкупит, отрокам не приходилось — случаи эти в последние годы были очень редкими. На побег они тоже не решались. И тогда Василько предложил Проиьке вступить наемниками в ордынское войско, чтобы потом перебежать к своим. Наемничество в Орде водилось. Во время Батыева нашествия и сразу после него русских, как и другой покоренный люд, враги насильно заставляли служить в своих туменах, теперь же, спустя сто с лишним лет, это стало делом добровольным. Но Василько и Пронька были рабами, Салчей запросил за них столько, что вербовщики отказались...
И все же в конце концов отрокам повезло. Когда Василько и Сопрон стали, подобно отцу, умельцами в карабельном плотницком деле, Салчей взял их с собой в Булгары. Отправились туда на недавно построенном ими струге. Правители Булгар Асан и Меметхан, получив дозволение от Мамая, задумали сооружать в своем городе ладьи и струги. Но едва Салчей с корабелами приплыл в Булгары, город неожиданно осадили московские полки под началом воеводы князя Дмитрия Михайловича Боброка- Волынца. Под стенами произошла битва, Асан и Меметхап были розгромлены, москвичи захватили город. Среди пленников, освобожденных из неволи, были и Василько с Сопроном. Сговорившись, Василько и Сопрон утаили, что хорошо знают плотницкое и столярное ремесло. Годы полуголодного рабского существования ожесточили их души, они жаждали отмстить за все, что натерпелись в Орде. Москва готовилась к схваткам с ордынцами — впереди было Куликово поле. Парни умели ездить на лошадях (отроками Салчей часто посылал их в степь пасти свои стада), в руках сила была, они отменно владели не только топорами, но и саблями и луками (пастухам нередко приходилось обороняться и от четвероногих и от двуногих хищников), наконец, знали язык. Вот и взяли их обоих в великокияжью дружину...
В Тарусу Василько и Сопрон попали уже после Куликовской битвы. Вместе с московскими ратями и полками других Русских земель против Мамая выступили дружина и ополчение тарусского князя Ивана Константиновича. Большая часть тарусцев погибла, сражаясь на Куликовом поле. Узнав, что Василько и Сопрон — тарусцы, сын павшего князя тарусского Константин Иванович уговорил великого князя Дмитрия Донского отпустить их на отчую землю.
Прошло почти двадцать лет с тех пор, как Василька и Сопрона угнали в Орду. За эти годы Таруса подвергалась набегам крымчаков и золотоордынцев, мор неоднократно опустошал Тарусскую землю. На том месте, где стояли когда-то избы родителей Василька и Сопрона, воздвигли монастырь, огороженный высокой дубовой стеной. Ни монахи, ни жившие теперь вокруг обители монастырские трудники ничего не знали о судьбе матери Василька и его сестер, не нашел своих родителей и Сопрон. И все же они остались на Тарусчине, вступили в дружину нового тарусского князя Константина Ивановича и пошли служить дозорными на порубежъе...
Василько уже изрядно углубился в ночной лес, но продолжал ехать не останавливаясь, почти на ощупь пробирался между могучими дубами в густых зарослях подлеска. По мере того, как порубежник удалялся от острога, он постепенно успокаивался, исчезал суеверный ужас, невольно овладевший им при одной мысли о том, что лишь случайно не попал снова во вражий полон. Его все больше разбирала усталость, туманилась голова, слипались веки.
