Вальтер Скотт - Антикварий
— Ничего подобного. Если они что-нибудь и позаимствовали, так именно ваше ben. Они могли перенять его у своих соседей бриттов в долине Стрэт Клайд.
— У пиков, или пиктов, — сказал Ловел, — был, по-видимому, исключительно бедный диалект, если в единственном дошедшем до нас слове, да притом всего двухсложном, им, как это признано, пришлось сделать заимствование из другого языка. И мне кажется, джентльмены, — при полном к вам уважении, — что ваш спор немного похож на спор двух рыцарей, сражавшихся из-за щита, белого с одной стороны и черного с другой. Каждый из вас держится за половинку слова и как будто отвергает другую. Но что меня поражает больше всего, так это бедность языка, оставившего после себя такие ничтожные следы.
— Вы ошибаетесь, — сказал сэр Артур. — Язык у пиктов был богатый, и они были могучим народом. Они построили две колокольни: одну в Брехине, другую — в Эбернети. Пиктских девиц королевской крови помещали в Эдинбургский замок, откуда его название Castrum Puellarum[166].
— Детские сказки, — заметил Олдбок. — Все это придумано, чтобы польстить тщеславию женщин. Замок назывался «девичьим», quasi lucus a non lucendo[167], потому что он был неприступен, чего ни про одну женщину сказать нельзя.
— Существует достаточно достоверный перечень пиктских королей, — настаивал сэр Артур, — от Крентеминахкрайма (дата его правления точно не известна) и до Драстерстоуна, с чьей смертью окончилась династия. У половины из них имена, как у кельтов, образованы от имени отца. Приставка «Мак» id est filius[168]. Что вы скажете на это, мистер Олдбок? Мы знаем Драста Мак-Морахина, Трайнела Мак-Лахлина (насколько можно судить — первого из этого древнего клана) и Гормаха Мак-Доналда, Элпина Мак-Метегуса, Драста Мак-Теллергена (тут баронету помешал приступ кашля), кхе-кхе-кхе, Голарджа Мак-Хена… кхе-кхе… Мак-Хенена… кхе… Мак-Хененейла, Кеннета… кхе-кхе… Мак-Фередита, Эхена Мак-Фунгуса и двадцать других, несомненно кельтских, имен, которые я мог бы перечислить, если бы не этот злосчастный кашель.
— Возьмите стакан вина, сэр Артур, и запейте все эти нанизанные, как четки, имена нехристей, которыми подавился бы сам дьявол. Кстати, тот малый, которого вы назвали напоследок, только один и носит вразумительное имя. Впрочем, все они как один из племени Мак-Фунгуса: никому не известные венценосцы, порожденные угаром самомнения, безумия и лживости, высыпавшие, как грибы, в мозгу какого-нибудь сумасшедшего горного барда.
— Я удивлен, что вы так говорите, мистер Олдбок. Ведь вы знаете или должны бы знать, что перечень этих властителей выписан Генри Моулом оф Мелгам из хроник Лох Левена и Сент-Эндрю[169] и опубликован им в краткой, но неплохой «Истории пиктов». Она была напечатана Робертом Фриберном[170] в Эдинбурге и в тысяча семьсот пятом или шестом году от рождества Христова — я точно не помню — продавалась в его лавке у ограды парламента. У меня дома есть экземпляр; это моя самая ценная книга — после «Шотландских актов» в двенадцатую долю листа, — и она отлично выглядит на полке рядом с той. Ну что вы скажете на это, мистер Олдбок?
— Что я скажу? Да чихать я хотел на Гарри Моула и его «Историю», — ответил Олдбок, — и тем самым я удовлетворяю его просьбу оказать этому произведению прием в соответствии с его достоинствами.
— Не смейтесь над человеком, стоявшим выше вас! — неодобрительно заметил сэр Артур.
— Я не вижу, чтобы согрешил в этом, смеясь над ним и над его «Историей».
— Генри Моул оф Мелгам был джентльменом, мистер Олдбок!
— Не нахожу, чтобы он имел и это преимущество предо мной! — довольно резко возразил антикварий.
— Простите, мистер Олдбок, но он был джентльменом из знатного, древнего рода, и поэтому…
— … потомок вестфальского печатника должен говорить о нем с почтением? Вы можете придерживаться такого мнения, сэр Артур, но я его не разделяю. Мне кажется, что мое происхождение от трудолюбивого и предприимчивого типографа Вольфбранда Олденбока, который в декабре тысяча четыреста девяносто третьего года под покровительством (как указано в конце книги) Себалда Шейтера и Себастьяна Каммермейстера закончил печатание знаменитой «Нюрнбергской хроники»[171], — мне кажется, повторяю, что мое происхождение от этого великого восстановителя учености делает мне, литератору, больше чести, чем если бы я числил в своей генеалогии всех буйных, меднолобых, железнобоких средневековых баронов со времен Крентеминахкрайма, ни один из которых, как я полагаю, не мог подписать своего имени.
— Если это замечание мыслится как насмешка над моими предками, — сказал баронет с осанкой, выражавшей сознание своего превосходства и самообладания, — то имею удовольствие осведомить вас, что имя моего предка, Гамелина де Гардовера Майлза, четко написано его рукой под самым ранним экземпляром Рэгменского трактата[172].
— А это лишь показывает, что он одним из первых показал гнусный пример подчинения Эдуарду Первому[173]. Можете ли вы говорить о незапятнанной верности вашей семьи, сэр Артур, после такого отступничества?
— Довольно, сэр! — воскликнул сэр Артур, яростно вскакивая и отталкивая от себя стул. — После этого я не стану оказывать моим обществом честь человеку, который платит мне такой неблагодарностью за мое снисхождение.
— Тут вы можете поступить, как вам будет угодно, сэр Артур. Надеюсь, что меня, не знавшего размера той любезности, которую вы оказали мне посещением моего бедного жилища, можно простить, если я не довел свою благодарность до раболепия.
— Очень хорошо… очень хорошо, мистер Олдбок! Будьте здоровы! Мистер… э… Шовел, желаю доброго здоровья!
Негодующий сэр Артур кинулся из комнаты, как если бы дух всего Круглого Стола[174] воспламенял его грудь, и большими шагами помчался по лабиринту переходов, ведущих в гостиную.
— Видали вы такого спесивого старого осла? — лаконично обратился Олдбок к Ловелу. — Но я не могу допустить, чтобы он ушел в таком разъяренном состоянии.
С этими словами он поспешил вслед удалявшемуся баронету, определяя его путь по хлопанию многочисленных дверей, которые тот открывал в поисках комнаты, где пили чай, и с силой захлопывал за собой при каждом очередном разочаровании.
— Вы наделаете себе бед! — орал антикварий. — Qui ambulat in tenebris, nescit quo vadit[175]. Вы свалитесь с черной лестницы!
Сэр Артур теперь заблудился в темноте, успокоительное действие которой известно нянькам и гувернанткам, имеющим дело с капризными детьми. Мрак если и не умиротворил его возмущения, то, во всяком случае, замедлил его шаги и дал возможность мистеру Олдбоку, лучше знакомому с locale[176], догнать его, когда он уже взялся за ручку двери гостиной.
