Юрий Рожицын - СМЕРТЬ НАС ОБОЙДЕТ
Костю немка вымыла первым. Как тот ни упирался, она намылила ему голову, тщательно промыла волосы, жесткой губкой терла шею, руки, спину, грудь. Сергей рассмеялся, когда лейтенант после напрасных попыток оттолкнуть сестру вдвое сложился в ванне и, казалось, перестал дышать. За себя Груздев не беспокоился. Знал по костромскому госпиталю, что сестры и нянечки купают тяжелобольных, да тех, у кого руки и туловище закованы в гипсовый панцирь.
Одели новое, пахнущее свежестью белье, пижамы, сунули ноги в мягкие больничные туфли и поплелись за сестрой. Ввела их в комнату, задернула на окне плотные темные шторы и включила свет. У стен — две кровати с белоснежными перинами, на спинках — ночные рубашки, у окна — стол, в углу — зеркальный шифоньер.
— Спокойной ночи! — сказала она и улыбнулась Сергею.
— Спокойной ночи! — отозвался Костя. — Гертруда, закрой дверь!
— Игривая девка! — прошептал Сергей другу, едва за немкой закрылась дверь, и пожаловался: — Устал я, как собака!
— Тс-с! — остановил его Лисовский. — Как бы не подслушали! Пижаму складывай аккуратней, белье…
— Чё я нагишом спать лягу?!
— В ночной рубашке... Одежду складывай в том порядке, в каком утром будешь надевать.
— Порядки, — пробурчал Сергей, — фрицевские... Ты о чем с фрицем спорил?
— В разные палаты нас определил. Мол, штандартенфюрер приказал устроить со всеми удобствами. А я ответил, что не привык с братом разлучаться.
Сергей еле добрался до постели, полусонным разделся, с отвращением натянул ночную рубашку, долго манежился с периной. Пышная, неудобная, она сползала на пол, оголяя тело. А в комнате прохладно, опять начался озноб. Притиснул перину коленом к стене и незаметно для себя уснул. Спал крепко, без сновидений, но ночью чувствовал, как в затылке, под повязкой, тлеет тупая, ноющая боль.
Разбудили ласковые прикосновения к лицу. Спросонья показалось, что на краешке кровати сидит мать... — Она — сурова на вид, не выказывает открыто своей любви к сынам, хотя души в них не чает. Одиннадцати лет провалился Сережка в полынью, еле живым на лед выкарабкался. И слег в сильном жару. Как-то ночью проснулся, будто из бездонного колодца выцарапался, а на лицо теплые капли падают. Мать его оплакивала, а он на поправку пошел...
И сейчас померещилось, вот-вот закапают слезы, а его поцеловали, словно мазнули по щеке там, где шрам, влажной теплой кисточкой. Открыл глаза — Гертруда. Засмеялась — и к Косте. Тронула его за плечо, поднимайся, мол.
К хирургу попали после завтрака. Груздев увидел блестящие, никелем покрытые инструменты, шприцы с длинными и короткими иглами и пал духом. Обессилев, опустился на табуретку и морозливо поежился под прикосновением врача. У крепко сбитого немца сильные руки. Из-под белоснежного халата выглядывает ненавистный черный мундир со змеящимися молниями в правой петлице и золотыми кубиками в левой. От Кости Сергей знал, что золотые кубики носят офицеры СС, а серебряные — унтер-офицеры.
Бинты врач снял быстро, а последний слой, присохший к ране, сорвал резким движением. Теплой струйкой потекла кровь по ложбинке вдоль спины, и Сергей качнулся на табурете. Хирург невесть от чего хохотнул, обработал рану спиртом, велел сестре отвести парня в рентгеновский кабинет. Через полчаса, посмотрев мокрую пленку, сказал Косте:
— Ваш брат родился с серебром во рту. Не вижу ни трещин, ни пролома. А при таком ударе возможен перелом основания черепа. Легко отделался, обошлось даже без серьезного сотрясения мозга.
Выбрил волосы вокруг, раны, без обезболивания сшил края рассеченной кожи, перебинтовал. Сергей громко сопел, скрежетал зубами и чувствовал, как взмокло нижнее белье.
Вышли от хирурга и наткнулись на Гертруду, поджидавшую их после дежурства. В спортивной курточке, короткой юбчонке, по плечам волнистые светлые волосы. Заметил ее Сергей и мучительно, аж белыми пятнышками выступили конопушки, покраснел. У Кости шевельнулась зависть к удачливому другу. Шевельнулась и тихонько улеглась, едва он вспомнил про Ольгу.
— Фройляйн, — галантно попросил он,— проведите нас по саду, покажите местные достопримечательности.
— С удовольствием, — рассмеялась она и неожиданно спросила: — Я не нравлюсь вашему брату, у него невеста?
— Н-нет, — опешил Лисовский. — Насколько я знаю, у него нет невесты. Он болен, потому и невнимателен.
— Плохо же вы знаете своего брата! — и девушка подхватила парней под руки.
Сергея поразила запущенная, краса старого сада, в тени которого прятались одноэтажные коттеджи, затейливые веранды, увитые диким виноградом и плющом, чьи огненно-красные листья охотно подхватывал ветерок и подолгу кружил в воздухе. Заброшенный фонтан и подернутый ряской пруд, укрывшийся под разросшимися ясенями и кленами. От просторного зеленого газона лучами расходились аллеи столетних деревьев.
Костя болтал с Гертрудой, а Груздев осматривался и мрачнел. Исчезала надежда бежать отсюда. Вышки с пулеметами и прожекторами, замаскированные дзоты, ряды колючей проволоки, шипы спиралей Бруно подстерегали в траве. Пожалуй, такая охрана для раненых танкистов необычна. Тут или что-то скрывается, или когда-то таилось, а госпиталю по наследству досталось. Сколько прошли, а ни одной лазейки не засек. Побег отпадает. А через ворота? Там контрольный пост. Мигом застопорят. Куда их завез старый хрыч? Похоже, фронтом и близко не пахнет. На карту бы взглянуть...
Он мягко, но решительно высвободил локоть из горячих пальцев девушки и свернул на полянку, где заметил широкий пень. Взглянул на его срез: слегка вытянутые круги, значит росло лиственное дерево. Машинально определил стороны света и усмехнулся. Солнце в зените, тут и дурак маху не даст, сумеет определиться на местности. Из любопытства стал пересчитывать концентрические круги, но сбился со счету. Да и так видно, что дерево появилось на свет гораздо раньше его деда.
— Почему он на меня не обращает внимания? — с обескураживающей прямотой спросила Гертруда и присела к Сергею на пень. Я страшная, да?!
Костя растерянно пожал плечами. Он ее не понимал. То ли инфантильность детской непосредственностью у нее прорывается, то ли её бесстыдная прямота -результат пребывания в союзе немецких девушек, гитлеровском «бунддейкермедхене».
Из ближней аллеи вывалилось пятеро немцев. Двое в военной форме, трое в больничной одежде. Лица разгоряченные, раскрасневшиеся, громкий разговор, вольная походка. Едва заметили парней и девушку, смолкли, невольно подтянулись. Но ненадолго. Проходили мимо, и коренастый танкист в фуражке с золотым офицерским кантом, в двубортном темном мундире, брюках навыпуск пьяно качнулся и задиристо проговорил:
