Жюль Верн - Граф де Шантелен
Анри, хорошо знавший эти места, показывал своей спутнице очаровательные виды. Он называл все колокольни соседних местечек: Пулана, Безека, Пон-Круа, Плугофа, напоминавшие теперь лишь об осиротевших приходах.
Потом эти прогулки продолжились до берега Святой Анны де Ла-Палю; молодые люди обходили все побережье бухты; издали любовались грядой холмов Арэ, которая прогибалась под собственной тяжестью, словно опустившись отдохнуть среди равнины.
Иногда, преодолев расстояние в несколько лье, они приходили слушать, как ревет океан у оконечности мыса Ра. Здесь прибой в восхитительной ярости разбивался о скалы маленькой бухточки, которая носила страшное имя: залив Ле-Трепасе.[64] Зрелище бушующих волн живо волновало воображение девушки. Она прижималась к руке шевалье, наблюдая, как пенные скатерти, вздыбленные ветром, падали вниз шумным каскадом.
Эти края хранили легенды, многие из которых Анри рассказывал своим спутникам. Самая знаменитая из них повествовала о дочери короля Каню, которая отдала дьяволу ключи от бездонного колодца, расположенного среди бескрайней равнины, на том самом месте, где сейчас плещутся волны гавани. Колодец по неосторожности оставили открытым, и выплеснувшаяся вода затопила города, жителей, стада; плодородная страна превратилась в кусочек моря, который получил название залива Дуарнене.
— Что это было за время, когда люди верили в подобные россказни, — говорил Анри.
— Не стоит ли оно нашего жестокого века? — отвечал Кернан.
— Нет, Кернан, — возражал ему юноша, — потому что времена невежества и суеверия всегда достойны презрения; тот век не мог породить ничего доброго. Тогда как в наше время, когда Бог сжалится над Францией, кто знает, не извлечет ли человечество из всех этих ужасов какую-либо выгоду для себя, которую мы не можем и предположить? Пути Господни неисповедимы, и зло всегда скрывает семя добра.
И, беседуя так, ободряя себя надеждой на лучшее будущее, они спокойно возвращались домой. Прогулка на свежем воздухе возбуждала хороший аппетит. Для наших друзей настали действительно счастливые дни; и, если бы не странная озабоченность графа, изгнанникам оставалось лишь пожелать себе продолжения такого счастья.
Анри не пытался больше откровенничать с Кернаном, хотя нередко с удивлением ловил хитрые взгляды, которые бретонец бросал на него и Мари.
А наивная девушка, не замечавшая этой хитринки, не стесняясь, говорила с дядюшкой о шевалье де Треголане с подлинным энтузиазмом.
— Действительно замечательное сердце! — восхищалась она. — Сердце настоящего дворянина, я бы и мечтать не могла о лучшем брате, чем он.
Кернан не прерывал ее.
— Иногда я даже спрашиваю себя, не злоупотребляем ли мы его великодушием? Ведь он, не щадя себя, работает для нас, бедный господин Анри, и мы никогда не сможем расплатиться с ним за все то, что он для нас сделал.
Кернан не отвечал.
— Добавь к этому, — продолжала девушка, которая полагала, что бретонец во всем соглашается с ней, — добавь, что сам он не изгнан, у него есть покровители — ведь он смог добиться в Париже помилования для своей сестры! И, однако же, остался в этих краях, в этом убогом домике, посвятил себя нелегкому ремеслу, рискует жизнью, и все для кого? Для нас! О, Небу следовало бы вознаградить его, поскольку мы сами не в состоянии этого сделать.
Кернан продолжал молчать, едва улыбнувшись при мысли, что вознаграждение не заставит себя долго ждать.
— Ну, а ты не находишь, что он достоин всяческих похвал?
— Безусловно, — согласился Кернан. — Твой отец не захотел бы другого сына, ну а я, моя племянница Мари, не искал бы себе другого племянника.
Это был единственный намек, который позволил себе бретонец, но он не знал, поняла ли его девушка. Однако вполне возможно, что в разговоре с шевалье Мари передала ему мнение Кернана. Действительно, несколько дней спустя Анри, будучи в одной лодке с бретонцем, открыл ему свою любовь к девушке, покраснев и упустив в море сети.
— Нужно сказать отцу, — рассудил бретонец.
— Прямо сейчас? — вскричал шевалье, напуганный таким стремительным поворотом дела.
— По возвращении.
— Но… — начал юноша.
— Поставьте руль по ветру, а то мы потеряем ход.
И всего лишь. Анри взялся за руль, но правил так плохо, что Кернан вынужден был пересесть на его место.
Это произошло двадцатого марта. Все предыдущие дни граф казался более озабоченным, чем обычно; много раз он надолго прижимал свою дочь к груди, не произнося ни слова. Когда Кернан и Анри возвратились с рыбалки, которая, право сказать, не отличалась уловом, — они встретили Мари.
— Где твой отец? — спросил бретонец.
— Отец вышел, — ответила девушка.
— Гм, это довольно странно, — произнес Кернан, — и совсем не в его привычках.
— Он ничего вам не сказал, мадемуазель? — допытывался Анри.
— Нет! Я вызвалась проводить его, но вместо ответа он лишь крепко поцеловал меня и ушел.
— Ну так дождемся его возвращения, господин Анри, — вздохнул Кернан.
— Вы хотели с ним поговорить? — предположила девушка.
— Да, мадемуазель, — пролепетал Анри.
— Да, — добавил Кернан, — безделица, сущий пустяк. Подождем.
Настал час ужина, а граф все не появлялся. Друзья подождали еще, но вскоре их охватило беспокойство. Локмайе рассказал, что видел графа на дороге в Шатолен; он двигался быстрым шагом, опираясь на палку, как это делают путешественники.
— Что все это значит? — воскликнула Мари.
— Как! Он ушел, не предупредив нас?
Анри бросился по лестнице в спальню графа. Вскоре с письмом в руках он сошел вниз и протянул его Мари. Оно состояло всего из нескольких строк:
«Девочка моя, я уезжаю на несколько дней. Пусть Кернан присмотрит за тобой! Молись за твоего отца.
Граф де Шантелен»Глава XII
ОТЪЕЗД
Нетрудно представить, какое впечатление произвели на обитателей домика Локмайе эти несколько строк! Мари не могла удержаться от рыданий, и Анри стоило немало труда утешить ее.
Куда отправился граф де Шантелен? К чему такой поспешный отъезд, который не смог предугадать даже верный Кернан?
— Он отправился воевать! Он отправился сражаться с республиканцами! — были первые слова Мари.
— Без меня! — воскликнул Кернан.
Но, рассудив, что Мари осталась на свете одна, он понял, что граф решил возложить на него заботу о дочери.
Предположение о том, что граф присоединился к остаткам армии католиков, вполне походило на правду.
