Сергей Бортников - Добро пожаловать в Некрополь
— В Кашовку.
— Давай со мной — до Велицка, всё равно быстрее будет.
— А… Давай… Хоть почешем языками, — с радостью согласился Ковальчук, забираясь на воз. — Тебя как звать?
— Макарович.
— Ясно. Тогда я Иванович.
— Тоже неплохо… К нам откуда?
— Из Киева.
— Чем занимашься?
— На пенсии. А ты?
— Я? Я уже десять лет тоже на гособеспечении. И всё равно работаю. Тряпки по сёлам собираю, макулатуру… Расплачиваюсь глиняными свистульками, прочими забавами. Внуков имеешь?
— Трое. Скоро правнуки пойдут.
— На вот возьми, — Макарович набрал целую жменю надувных шаров, которые он, как и многие другие местные крестьяне, называл балонами, и протянул их своему «пассажиру». — Денег не надо.
— Нет… Так не пойдёт, — рассмеялся Ковальчук, доставая из кошелька потрёпанный рублик. — Держи… Пригодится!
— Спасибо.
— Не за что. Мои — давно взрослые, но за презент — дякую[53], раздам соседским деткам.
— Ты местный или приезжий?
— Местный. Из Кашовки. Но не был дома чуть ли не четверть века…
— Чего так?
— Служба.
— Ясно… В войну на чьей стороне был?
— На нашей.
— Наша — понятие относительное… Я вот, например, партизанил.
— Партизаны в наших лесах тоже разные водились.
— Точно. А ты — счастливчик… Видишь фуру возле сельсовета?
— Ну?
— Это Прокоп. Он в Сельцо едет. За молоком.
— Спасибо, Макарович!
— Прощевай!
2Несмотря на гнетущую тридцатиградусную жару, Прокоп — ещё не старый, но основательно потрёпанный сорокалетний мужик — как и большинство его сверстников, щеголял по деревне в сапогах и засаленной фуфайке.
— Тпру, пошла! — скомандовал он и повернулся к случайному попутчику, которого секундой ранее пристроил на краю воза. — Папироской угостите?
— Не курю.
— Жаль…
— А ты остановись возле сельпо.
— Зачем?
— Побалую тебя табачком.
— Серьёзно?
— Да. Ведь должен я как-то выразить свою благодарность.
— За что?
— Кобылу мучаешь, везешь лишних пять пудов.
— Всё равно по дороге… Вывеску видите?
— Ага.
— Скажете Люське, что Прокоп «мяса» просит. Она знает. А то от «Беломора» я что-то кашлять начал.
— Есть!
…Аппетитная пышка лет тридцати пяти в испачканном мукой белом халате как раз возвращалась из подсобки.
— Здравствуйте, Люся.
— Добрый день.
— Молочник Прокоп «мяса» хочет.
— Так он называет сигареты «Лань»… Двадцать копеек пачка.
— Дайте на рубль.
— А дым из задницы не пойдёт? Лучше б детям в школу что-то купил — первое сентября на носу!
— Так вы его супруга? — догадался Ковальчук.
— А он вам разве ничего не сказал?
— Нет.
— Мы в сорок девятом поженились, когда Прокоп с войны вернулся. Был мужик, как мужик… А потом заелся с одним из бандеровцев — и всё. Пять лет по лесам прятался, один вёл свою войну… Пока не поймал гада и не вздёрнул на ветке.
— Слишком много информации. Повторите сначала и без спешки…
— Да кто вы такой, чтобы я вам душу изливала? У него обо всём и разузнаете.
— Ладно… Давайте ещё бутылку водки, самую дорогую, за три ноль семь — и всё.
— Только Прокопу не наливайте. У него и так мозги набекрень.
3— Поедем через лес — быстрей будет, — затянувшись любимым «мясом», сообщил Прокоп.
— Мне всё равно.
— Теперь можно… А ещё лет десять назад тут такое творилось…
— Знаю. Служил… В Сельце…
— А я думаю, откуда мне твоя рожа знакома? А ну слазь… И сигареты свои забери! — Прокоп бросил под ноги попутчику четыре полные пачки любимой «Лани», потом, не без сожаления, добавил к ним распечатанную пятую.
— Да погоди ты, герой… Вот, смотри! — Иван Иванович раскрыл недавно полученную вишнёвую ветеранскую книжицу и ткнул её под нос молочнику.
— Пол-ков-ник Ко-валь-чук! — по слогам прочитал тот. — Простите…
— Выходит, это ты вздёрнул Лося? (О происшествии, случившемся в здешних лесах в середине пятидесятых, отставной чекист знал из оперативных сводок.)
— Я…
— Поболтаем?
— Давай…
Иван взял бутылку водки и, пока Прокоп собирал сигареты, освободил от желудей роскошную поляну под столетним дубом.
— Стакан у тебя есть?
— Найдётся.
— Ну давай… Сначала ты, затем я!
— Хорошо… Самый короткий украинский тост знаете?
— Какой?
— Будьмо!
— Теперь моя очередь… За тебя, Прокоп, за нашу Родину, за друзей, которые лежат в многострадальной украинской земле…
— Пей, не мямли… Можно на «ты»?
— Конечно.
— Наливай… Между первой и второй — промежуток небольшой.
— Не гони лошадей, Прокопушка. Остальное — твоё. Я больше не буду.
— Слушаюсь, товарищ полковник!
— А теперь рассказывай!
— В 1941-м Советы драпали так, что не успели провести мобилизацию… Это ничего, что я так выражаюсь?
— Нормально.
— А когда уже шли назад, на запад, всех наших загребли в армию. Вплоть до 26-го года рождения… Так я попал на фронт. Дошёл до Берлина. Думал, Победа, дембель… Ан нет! Погнали нас на другой конец страны. Летом усиленно обучали премудростям военного дела, хоть каждый из нас давно прошёл огонь и воду, а с началом осени бросили на японских самураев. Там я и получил пулю под сердце… Хочешь, покажу?
— Зачем? Мне, брат, на своём веку всякое видеть приходилось.
— Плесни ещё немного… Чтобы не своей рукой эту отраву…
— Держи.
— Три года по госпиталям валялся. Но выжил. Вернулся домой. Женился. Детки пошли… А тут — Лось, Васька — мой сосед. В то время — сотник УПА; это его настоящая фамилия и кличка одновременно. Так, мол, и так — давай к нам: твой боевой опыт молодым повстанцам позарез нужен… Хватит, говорю, отвоевался, а он: «За Советский Союз кровь проливал, а за вильну Украину не хочешь? Смотри, пожалеешь!» Меня, ветерана двух войн, пугать, сволочь, вздумал… Ну, естественно, вскипел, послал его подальше… А спустя месяц кто-то застрелил из обреза мою мать. Чтобы не подставлять семью, мы с Дембицким ушли в лес. У Лёшки — своя история. Он с фронта уже с женой вернулся. А его родные братья — в УПА. «Сдаст нас твоя москалька!» — «Нет, что вы, она не такая!» Не поверили… Закопали Нину прямо за огородом. Вдвоём мы выследили Лося — и на «гиляку!»[54] Остальные его хлопцы, оставшись без главаря, пришли с повинной… С тех пор на меня в селе многие косо смотрят. Но я не сдамся, не сломаюсь. Наливай!
— Ладно, Прокоп. Пей, но не упивайся. Люську твою ещё любить и любить надо!
