Оксана Духова - Хозяйка тайги
– Я более не холоп, ваше сиятельство? – хрипло спросил он.
– Нет. Ты так же свободен, как и я.
– Но Платовы уж два столетия Кошиным принадлежали… Завсегда так было.
– А с завтрашнего дня ты волен идти, куда пожелаешь. Только отведи меня к дочери моей. Скажи ей, что ничего я от нее не хочу, разве что обнять крепко-накрепко. Пусть то будет последнее объятие, Мирон Федорович, но будет.
– Я попытаюсь, барин, – и кучер развернулся, чтоб идти. Он старался ступать на цыпочках, чтоб не запачкать еще сильнее дорогой ковер. – Я вернусь, коли согласится она.
– В любое время, – Кошин отвернулся. В его глазах блеснули слезы, но он не стыдился плакать перед холопом. – Даже ночью. Когда Ниночка захочет…
– Я уговорю ее, клянусь, – взволнованно пообещал Мирон. – Только вот что, барин, не стоит за мной слежку пускать. Время только зря потратите, а толку – чуть. Я ведь, сами ведаете, могу с конями управляться, как Охотник Серый…
Кошин молча кивнул головой. Серый Охотник – сибирское сказание о человеке, приговоренном Богом к бесконечной скачке навстречу вечности.
– Я просто буду ждать, когда ты вернешься, – прошептал Кошин. – Ждать…
ГЛАВА 6
Так же, как и во дворце графов Кошиных, великие сборы начались в домах Трубецких, Волконских и Муравьевых. Сорок две женщины были уж готовы последовать за своими мужьями в Сибирь. Они набирали с собой все, что смогло бы пригодиться до конца их жизни: начиная с белья постельного и посуды и заканчивая чайными чашками и подбитыми мехом одеялами. Но прежде всего собирались они везти в экипажах своих инструмент ремесленный: пилы и топоры, клещи и гвозди, молотки и зажимы.
Княгиня Трубецкая запаслась целой коллекцией всевозможного оружия из шкафов своего супруга. А Ниночка велела Мирону прикупить три хорошо пристрелянных ружья, четыре тысячи патронов и два больших дуэльных пистолета, какие раньше она видала у Бориса. В полной готовности ждали женщины отъезда осужденных.
Но никто толком не знал, когда должен отправиться в путь этап. Женщины поочередно дежурили день и ночь перед крепостными воротами. Экипажи и кареты стояли в полной боевой готовности, лошадям задавались только самые лучшие корма.
А так, в общем-то, никто в Петербурге и не замечал даже, что открыта в истории России, писанной кровью и слезами, новая глава – глава любви, какой еще никогда не бывало доныне. О декабрьских мятежниках практически никто не осмеливался заговаривать. Новый император старался показаться добрым государем всему народу. Заграница пыталась поддерживать торговые отношения с Россией. У ремесленного люда, купцов дел было хоть отбавляй, и только на земле холопьей ничего не менялось. Крестьяне батрачили на износ за жалкую полушку хлеба, стонотьем стонали под непосильным налогом да кормили утонченных своих господ, что играли, пили и познавали самое себя.
Многое случилось за прошедшее время. 14 июля повесили приговоренных к смерти заговорщиков. Затем царь официально короновался на царство и целый месяц Петербург праздновал и восхвалял нового помазанника Божьего. День за днем военные оркестры играли на улицах веселые марши, столица империи была украшена флагами и штандартами, а в газетах то и дело мелькали верноподданнические статейки о великодушии и милосердии государя. А посему пять повешенных мятежников были с легкостью позабыты. Позабыты те, что умерли на виселице перед крепостью с криком: «Боже, храни Россию!».
Отныне жизнь текла по своим прежним, устоявшимся законам. Родилась на дворе осень, исчезли рои мошкары, докучавшие петербуржцам жаркими летними месяцами, природа готовилась к зиме. Император старался договориться со всем просвещенным и не очень миром. Ибо Россия открыта всем державам, гласил его девиз.
Только об одном крае он старался не думать: об Азии. О Сибири…
Кто ж о ней подумает добровольно? Да, конечно ж, никто!
Граф Кошин не собирался сдаваться. И написал письмо к вдовствующей императрице Марии Федоровне, просил слезно принять его, просил облегчить участь жениха дочери, писал, что это честнейший человек, ныне раненый и больной.
Вечером его известили, что Мария Федоровна примет его поутру в Зимнем дворце.
Кошина провели по длинным переходам и коридорам, где было полно гвардейцев и на каждом шагу встречались солдаты и генералы в золоченых мундирах и эполетах, подвели к затянутой портьерой двери и попросили подождать…
В большой приемной зале, куда ввели графа, было мрачно и тихо. Стены, затянутые черным сукном, закрытые черной кисеей огромные окна, пышные полосы черных штор – все здесь было в трауре. Мария Федоровна, вышедшая навстречу Павлу Михайловичу, тоже была в трауре по смерти сына Александра. Черная наколка на голове отличалась кокетливостью и модой, словно на черном блюде лежала ее голова. Руки в черных перчатках держали ослепительной белизны кружевной платочек.
Она поманила графа жестом руки, и тот упал перед вдовствующей императрицей, распростерся на полу, и слезы закапали на роскошные плиты мрамора.
– Я приняла вас, сударь вы мой, – медленно заговорила Мария Федоровна, – потому что мне нестерпимо видеть ваши страдания.
– Заступница, милостивая государыня, – прорыдал Кошин. – Я один, некому заступиться за меня. Помилуйте, заступитесь за дочь мою, век буду Господа за вас молить…
– Встаньте, граф, – мягко продолжила Мария Федоровна. – Вы же видите, я тоже в горе. Мой сын скончался, и я надеюсь, вы поймете всю глубину моего горя.
– Простите, государыня, – встал с колен Павел Михайлович. – Вся Россия и по сей день плачет по ушедшему государю…
Не иначе, как императрица вздрогнула как-то слишком резко? А что он такого сказал неверного, что ушел государь, отошел…
– И моего второго сына хотели убить, и в числе заговорщиков был жених вашей дочери.
– Помилуйте, ваше величество, да у Бориса и в мыслях никогда не было цареубийства…
– С чего вы решили, граф, что был он с вами искренен? – ласково прервала его вдовствующая императрица. – Но вы поймете мои чувства, вы, отец, поймете чувства матери. Наш император великодушен и добр, он дал вашему предполагаемому зятю всего лишь двадцать лет каторги. Поищите иного жениха для дочери, граф.
Она махнула рукой, и Павел Михайлович Кошин понял, что аудиенция окончена. Еще раз склонившись до земли, он вышел, и слезы затопили его глаза.
Семь недель пришлось прождать графу Кошину, когда вновь объявится Мирон Федорович и скажет:
– Ваше благородие, Ниночка хочет поговорить с вами.
Все это время граф пытался разведать, где скрывается Ниночка. Он готов был пожертвовать целым состоянием тому, кто откроет тайное убежище дочери, но все его старания были безрезультатны. Все это время Ниночка на самом деле прожила во дворце княгини Трубецкой, а там умели держать языки за зубами, и скорей уж откусили бы их себе, нежели б выдали юную графиню.
