Дорога Токайдо - Робсон Сен-Клер Лючия

— Войдите и взгляните на самое изящное представление во всем Эдо, — зазывали они, угодливо кланяясь, и накидывались на своих жертв. — Внемлите трагической судьбе куртизанки Осу! Ваши рукава промокнут от слез!

— Купите программку! Купите программку! — Вертлявые мальчики размахивали над головой испещренными иероглифами листками. Их деревянные сандалии-гэта были в добрый сяку толщиной.

Провинциалы, желавшие получить за свои деньги как можно больше удовольствий, вышли в город еще в час Быка, то есть в два часа ночи, чтобы прибыть в театры к началу первых танцев. Они взяли напрокат в театральных лавках маленькие циновки, постелили их на голую землю зрительных залов и заняли свои места бок о бок с жителями Эдо. В театре они и провели все утро: ели холодный рис из деревянных коробочек для завтрака, курили маленькие трубки, нянчили младенцев, болтали друг с другом и кричали, выражая актерам свое недовольство или ободряя их. Зрительные залы столицы пропахли табаком, маринованными овощами и мочой.

Те, кто взял напрокат дорогие места в форме ящиков, были людьми более светскими и считали хорошим тоном опаздывать к началу спектаклей. Беззаботные шумные компании таких горожан сновали мимо Хансиро, задевая его на ходу. Обладатели дорогих мест надели гэта, чтобы на дорожные плащи и подолы их ярких нарядов не попадала пыль, и вращали зонтиками, выставляя на обозрение окружающим украшавшие их цветы и стихотворные надписи. Над плечами таких посетителей нависали слуги, у которых за спинами покачивались хозяйские плетеные сундучки со всеми принадлежностями завсегдатая театрального квартала — косметикой и сменной одеждой, игральными картами и книгами, трубками с табаком и самыми нужными вещами — бумагой, чернильными камнями, фарфоровыми сосудами с водой и кистями для поэтических состязаний и любовных записок. Слуги из чайных домов бежали рядом с театралами, непрерывно кланяясь и рекламируя услуги заведений, в которых они работали.

Поздние посетители скупали театральные программы и, стуча сандалиями, входили в выложенные керамическими плитками прихожие чайных домов, там они собирались провести большую часть часа Змеи за едой и питьем, обсуждая пьесы. Перед тем как появиться в театре, они сменят здесь одежду для улицы на нарядные кимоно. Это первое переодевание, а всего их будет два или три до того, как придет вечер и погаснут огни рампы.

Глядя на ярко одетую толпу, которая неслась мимо него, Хансиро пытался понять, что заставляет людей сходить с ума из-за нового способа завязывать пояс. Страсть, с которой люди занимались такими пустяками, оставалась для него загадкой. Мода меняется, но помешательство на ее новинках вечно. В театральном квартале Хансиро всегда вспоминались строки, написанные почти пятьсот лет назад:

— Вот наконец и вы! — крикнул Хансиро один из «танцоров у ворот», которых, как и веселых танцовщиц, называли гейшами. Он приплясывал на длинной скамье возле входа в театр и оглушал толпу воплями, зазывая посетителей: — Купите билет, взгляните на знаменитого Ситисабуро в трагической истории Осу! Вы увидите, как душа знаменитой куртизанки поднимается из огня, в котором сгорает письмо ее возлюбленного! Заходите, заходите!

Танцор-зазывала обрядился в женскую одежду, голову охватывала синяя повязка, собранная в бант под подбородком. Он прошелся вдоль скамьи величавой походкой, в «мягком стиле», подражая Ситисабуро в его ролях, потом взмахнул раскрытым веером над головой, приподнял локоть другой руки и замер на секунду в миэ — позе, которую Ситисабуро сделал знаменитой. Постояв так, гейша резко присел на корточки. Лицо его оказалось на одном уровне с лицом Хансиро.

— Вы, ронин, выглядите как человек, тонко чувствующий красоту. — Тут зазывала прикрыл рот веером, словно сообщая ужасный секрет: — В роли куртизанки, которую преследует злая судьба, сегодня выступает новый исполнитель, Стрекоза из Осаки. Он играет очень чувственно. Прост и неотразим.

Хансиро одарил нахала едва ли не самым злобным взглядом, на который был способен, и нырнул в переулок, заставленный коробками с печеными сладостями и бочонками сакэ — подарками восхищенных зрителей. На многих упаковках красовалась эмблема Ситисабуро.

Лавируя среди подношений, Хансиро проник на задворки Накамурадза. Небрежно, словно от нечего делать, он стал ковыряться концом своего старого зонтика в груде лежавшего там мусора. Хансиро не надеялся найти там что-нибудь серьезное, но по тому, что человек выбрасывает за борт, можно судить, чем наполнена его лодка.

В самом низу отвратительной кучи отбросов сыщик обнаружил обуглившиеся остатки синего плаща из конопляной ткани. На них даже сохранилась белая надпись «Накагава». Сотни лавок столицы торговали поношенной одеждой, множество старьевщиков сдавали ее напрокат. Никто не уничтожал свой, даже вышедший из моды, костюм, не имея на то серьезной причины.

Хансиро ждал Ситисабуро, и наконец тот торжественно вышел из-за черного полога, драпирующего заднюю дверь театра. Частый стук деревянных трещоток отметил конец первого действия. С ним смешались восторженные крики зрителей.

Двое помощников в масках, одетые во все черное, двигались за знаменитостью. Они сопровождали великого актера и на сцене, поправляя при каждом движении его шестидесятифунтовую многослойную одежду, расшитую золотыми и серебряными нитями.

Хансиро услышал шорох шагов и приглушенный гул множества голосов. Зрители, дождавшись конца первого действия, мгновенно вскочили со своих мест и бросились по переходам в ближайшие чайные дома к отхожим местам.

— У меня нет времени на пустые разговоры. — Ситисабуро явно нервничал.

Его новая возлюбленная сумела выбраться из сёгунского дворца и теперь ожидала предмет своей страсти в задней комнате соседнего с театром строения. В знак любви она прислала актеру отрезок своего ногтя в крошечной нефритовой коробочке. Ситисабуро лихорадило от предвкушаемого блаженства.

Хансиро поднял ручку зонта, на котором висели клочья сожженной куртки. Лицо Ситисабуро побледнело даже под толстым слоем рисовой пудры, но он смело продолжал игру. Этим утром он уже сумел убедить слуг Киры, что не знает, где находится молодая княжна Асано. И простоватый малый из западного Ако тоже ничего от него не добился.

— Я уже втолковал ублюдкам князя Киры, что ничего не знаю об этом деле, — сказав это, Ситисабуро оглянулся вокруг, ища помощи, но Хансиро, каким-то образом сделавшись крупнее самого себя, оттеснил актера к лестнице, ведущей в комнаты для переодевания.

Толпа почитательниц Ситисабуро, предлагавших своему кумиру любовь, брак или короткую связь, отхлынула на безопасное расстояние — их отпугивало грозное поведение незнакомца.

Похожие на тени сценические помощники Ситисабуро благоразумно исчезли. Актер, пятясь, стал подниматься по узкой лестнице. Его ноги путались в длинных тяжелых одеждах, концы которых волочились по ступеням. Рукава широчайшего верхнего плаща Ситисабуро были растянуты тонкими бамбуковыми планками. Когда гений сцены протиснул свой зад за дверь, эти гибкие крепления зацепились за косяк и отогнулись. Возвращаясь в нормальное положение, одна из планок ударила актера по руке. Ситисабуро взвыл и, входя в свою костюмерную, долгое время со страдальческим видом тер ушибленную кисть.

Хансиро, расстелив на татами шелковый платок, аккуратно положил на него свой длинный меч, потом сел и скрестил ноги, разметав одним движением левой руки по сторонам штанины своих хакама.

Удобно усевшись, ронин с холодной улыбкой взглянул на актера: