Вера Космолинская - Ветвь оливы
Неудивительный вопрос, и наверняка он волнует всех кругом. И чем дальше, будет волновать только больше. У Бертрана была еще сестра с необычными способностями, которой он мог верить. А что у других? У большинства других, впрочем, есть инерция и вера в авторитет вышестоящих.
Бертран чувствовал, что совсем рядом с ним есть люди, которым известно гораздо больше. И пытался прояснить как можно больше для себя самого. Вполне естественно.
Хорошо хоть, его и Лигоньяжа, как протестантов, похоже, совершенно не интересовала судьба сгинувшего в нашем доме священнослужителя. Д’Авер если и волновался, то помалкивал. А вот Жанна… Она наверняка все знает. Диана и Изабелла вряд ли могли что-то от нее утаить. И по дружбе, и потому, что такова уж она есть.
— И в конце концов, почему вы говорите о какой-то особой опасности, грозящей нам, — продолжал он, — если у нас нет ничего общего с этими людьми? Прежде, когда с ними был Дизак, конечно, это было опасно, но теперь…
— Прошу прощения, Бертран, но как вы думаете, почему Дизак преследовал вашу сестру?
— Э?.. — Бертран недоуменно и сердито покраснел. — Это же… Да бог мой… все же и так ясно!..
— Будь ваша сестра обычной прелестной юной особой, — Лигоньяж при этих словах приглушенно заворчал, будто мои слова прозвучали слишком близко к тому, чтобы быть оскорбительными, — возможно и было бы ясно. Но она необычна. Очень необычна.
Лигоньяж удовлетворенно тихо хрюкнул.
— Англоподобна… — пробормотал д’Авер, мечтательно положивший подбородок на кулаки и умильно глядевший в пространство.
— Она может предвидеть будущее.
— Ох, да прошу вас! — деланно и неловко усмехнулся Бертран. — Все это девичьи фантазии!
— Вы сами в это не верите. Вы верите в то, что это правда.
Последовавшую затем несколько напряженную паузу прервало тихое бульканье. Готье налил вина из графина в свободный стакан и подвинул ко мне поближе. Горка орехового печенья и так была мне вполне доступна. Я кивнул ему с признательностью. «Всегда пожалуйста» — кивнул в ответ Готье.
— Я не могу в это верить, — натянуто проговорил Бертран.
— И все же, вы верите.
— Это неправильно. Так не должно быть.
— Но никто из нас ничего не может с этим поделать.
Бертран помолчал, глядя в стол.
— Я так надеялся, что этот «божий дар» не искалечит ее жизнь.
— Я тоже, — сказал я.
Бертран бросил на меня быстрый взгляд, будто вдруг понял, что даже если это и не так, я имею полное право этого бояться, и сдавленно вздохнул.
— Почему вы думаете, что им нужно именно это? Вы что-то знаете о них. Вы знаете о них чертовски много, не правда ли? И вы не можете нам об этом рассказать? — в голосе Бертрана появилась сдержанная, давно накипавшая и наконец прорывающаяся злость. — Мы не имеем права знать то, что знаете вы?!
— Вы не имеете несчастья, а не права.
Бертран помолчал, прикрыв глаза.
— Но мы, кажется, имеем несчастье подвергаться опасности?
Я вздохнул.
— Верно. Вы ведь не спорили, что угроза существовала, пока был жив Дизак?
— Да, — вдруг мягко ответил Бертран и даже поднял голову. Все так, как я говорил — стоит кого-нибудь убить, и все будут рады. Впрочем, тут они в своем праве. В этом мире, в этих обстоятельствах, все могло быть только так и никак иначе. Это было правильно. В серых глазах Ранталя засветилась подсказка — готовность услышать то, что я должен был сказать.
— И пока он был жив, и был уверен, что победит, вы думаете, он считал нужным скрывать от меня некоторые вещи?
— О… — потрясенно выдохнул Ранталь. И не он один.
Пусть то, что я сказал, строго говоря, не было полной правдой. Но разве «не скрывать» и говорить вслух — непременно одно и то же? То, что Дизак «не сумел скрыть» — кем он был, откуда, и какова его цель, вполне подходило под это определение, и это был единственный способ сказать что-то похожее на правду.
— Каков мерзавец! — негодующе воскликнул Лигоньяж, так, что на столе задребезжали стаканы. Готье изумленно глянул на них, будто опомнившись, и решил подлить в них еще вина, видно, чтобы придать им устойчивости.
— И кроме того, он не главный мерзавец, который все это затеял, — продолжил я. — А тот, кто все это затеял, цел и невредим.
— Кто же это?! — нервно воскликнул тонким голосом д’Авер.
— Этого мы еще не знаем точно, — наконец окончательно солгал я. — Все еще требует проверки…
Рауль тихо выдохнул. В любом случае, эту информацию стоило если не придерживать при себе, то пока не раскрывать целиком.
— Что именно требует проверки? — нетерпеливо перебил Лигоньяж. — Значит, все же, есть что проверять?..
— Есть, — сказал я, глянув на него прямо. — Но поверьте, уж этого я не скажу, пока все не будет ясно.
— Почему это не скажете?! — вопросил он почти агрессивно.
— Потому что это небезопасно слышать, — ответил я, зловеще понизив голос.
Некоторое время мы мерялись с Лигоньяжем взглядами. Гасконец был возмущен и взбудоражен, но по понятным причинам я находился сейчас не в том состоянии, чтобы затевать со мной ссоры и выяснять отношения.
— Оставьте, Шарль, — мрачно проговорил Ранталь. — Кажется, я понимаю, в чем может быть дело.
Рауль едва слышно хмыкнул и философски захрустел ореховым печеньем.
— Но я полагаю, — добавил Бертран, — что если вам понадобится оставить нас здесь, вы все-таки скажете нам, кого нам следует опасаться более всего. Когда придет время и это будет необходимо.
— Разумеется, — искренне ответил Готье. Я кивнул. Так или иначе — когда и то, что будет необходимо.
Я еще раз задумчиво и сосредоточенно оглядел комнату. Все-таки шустро крутить головой пока еще не получалось. Возникало странное ощущение, что я никак не могу воспринять комнату целиком, только какими-то обрывками и ничего не значащими деталями, будто у меня на глазах шоры. Озерца свечей в муаровом сиянии, отдельные золотистые блики на стенах, темные и светлые клинья инкрустации на круглой столешнице.
— А где остальные? — спросил я. — Если только это не государственная тайна?
Ранталь даже смешливо фыркнул, расслабившись. Похоже, это подсказало ему, что все-таки все тут чего-нибудь да не знают. А складывать мозаику не то чтобы сложно, а просто долго, и еще неизвестно, какие фрагменты сойдутся.
— Для тебя это именно она, — промолвил Рауль, с удивившей меня угрюмой серьезностью. — Потому что если ты не проведешь пару дней в мире и покое, ничего путного из этого не выйдет, уж поверь.
Где-то негромко хлопнула дверь. Я инстинктивно навострил уши. Кажется, я догадывался, что это была за дверь… Через ничтожный срок уже в дверях гостиной возник Мишель с совершенно одичавшими глазами. Шевелюра у него, правда, всегда стояла дыбом — от природы, но почему-то я вдруг впервые задумался — а точно ли это у него от природы или просто по привычке, в силу характера службы?.. За то время, что ему понадобилось, чтобы перевести дух, Мишель мысленно пересчитал нас, затем, выдохнув, пробормотал «Прошу прощенья, сеньоры…», и успокоенно удалился на задний план.
