Луи Бриньон - Флавий Крисп
Когда? Никто не знал. От внимательного взгляда Авсония не ускользало ничего. Он наблюдал за людьми с деревянными и иными крестами, прислушиваясь к их речам и делая собственные выводы. Раз или два, он заметил как небольшие толпы людей направляются к берегу озеру. Им охватило любопытство. И оно повело его вслед за ними. Очень скоро он увидел большую толпу людей. Все они сидели почти у самой воды. Отдельно стоял невысокий, худощавый человек в облачение из грубой ткани. Ногу были обуты в изрядно изношенные сандалии.
Он говорил громко, но медленно и очень выразительно. Подчёркивая некоторые слова взмахом руки. Расслышав слова «пресвитер Арий», Авсоний занял место среди тех, кто сидел на камнях справа от Ария и превратился в слух.
— И есть ли это истина? — громко вопрошал Арий вздевая руки к небу так, словно надеялся получить оттуда ответ. — есть ли истина в том, что Христос — сын Божий? Если есть, то какова эта истина? Каждый из вас, — Арий опустил руки и на этот раз обвёл ими вокруг себя. — Каждый из вас может ответить на этот вопрос. Для этого достаточно задаться простыми вопросами: Может ли сын быть равным отцу? Может ли обычная женщина произвести на свет Бога? Нет, нет и нет. Сын может быть первенцем, лучшим, любимым, но не равным. А женщина может родить подобного себе, но не Бога. Или признавая рождение Бога — простой смертной, мы должны допустить такую же возможность в отношение любой из женщин.
Авсоний со всем вниманием продолжал слушать Ария, но при этом делал свои наблюдения и выводы. А он не так прост, как мне казалось, — думал он, вслушиваясь в его пылкую речь, — доводы которые он приводит слишком значительны чтобы остаться без внимания. При этом всю речь Ария можно облечь в несколько слов — он отрицает Христа как Сына Божьего. Последний вывод заставил Авсония задуматься. В голове появилась ясная мысль. Вся вера христиан зиждилась именно на этой незыблемой для них истине. Отрицания Христа как Сына Божьего могло уничтожить всю веру. Неужели Арий не понимает этой простой истины? А если понимает, то чего добивается? И не тщеславием ли руководствуется, подвергая сомнению свою собственную веру? А не может ли быть, что он желает стать новым пророком? Ход мыслей Авсония оборвался. Позади него шёл приглушённый разговор который заинтересовал его настолько, что он перестал слушать Ария:
— В словах Ария есть истина, — произнёс один мужской голос.
— В чём же ты видишь эту истину?
— Как может быть Христос равен Господу? Это всё равно, что я признаю своего сына равным мне. Он может обращаться со мной как того захочет. Разве это правильно?
— Ты говоришь о Боге, — возразил второй голос, — здесь не уместны такие сравнения.
— А разве ты признаёшь Христа? Или ты успел изменить своё мнение?
Авсоний не видел людей которые разговаривали. Он не оборачивался, чтобы не выдать свой интерес.
— Нет, — последовал короткий ответ, — но я не признаю и Ария. Все мы почитаем своих матерей как святых и только они заслуживают поклонения.
Послышался приглушённый смех, а за ним и слова. Вернее вопрос:
— Женщина…Бог?
— Да. И перестань смеяться над моими словами. Разве не женщина даёт начало жизни? Именно она олицетворяет любовь и прощение. Она олицетворяет всё прекрасное. И только она может быть Богом. Любое иное существо не понятно для меня, а мужчины…они только и могут говорить или творить зло. К тому же они слишком изменчивы.
— Ты говоришь как женщина, — раздался голос в котором отчётливо слышалось раздражение.
— Я говорю то, что думаю!
— Ты думаешь как женщина!
— А ты думаешь как осёл!
— Ты и оскорбляешь как женщина!
— Я могу ударить как мужчина. Хочешь посмотреть?
— Ещё бы не хотеть. У меня такое чувство, что ты начнёшь царапать мне лицо и визжать…ах ты сын собаки, — голос перешёл в рёв.
Авсоний не выдержал и обернулся. В нескольких шагах от него двое здоровых парней во всю награждали друг друга увесистыми ударами. У одного из них кровь струилась из носа, но сдаваться, по всей видимости, он не собирался. Ему показалось странным то обстоятельство, что они удивительно похожи друг на друга. Не один Авсоний смотрел на драку. Многие посмеивались, наблюдая за ней. Никто и не пытался их разнять. Основательно помяв друг другу бока и не только, они разошлись в разные стороны. Возможно, Авсоний бы и не придал этому событию столь серьёзного значения, если бы некоторое время спустя не увидел их рядом. Оба сидели на корточках у кромки воды и смывали с лица кровь.
— А они совсем не обидчивые, — пробормотал под нос Авсоний, — пожалуй они могли бы пригодиться императору, особенно сейчас когда надо так много всего узнать и понять.
Он направился в их сторону и подошёл как раз в тот миг, когда один из них произнёс:
— Руку на старшего брата поднял, собака… — вслед за этими словами, один влепил второму звонкую пощёчину и тот не удержав равновесия полетел в воду. Подвергший внезапному нападению тут же поднялся и как ни в чём ни бывало, вернулся на прежнее место. Раздался громкий смех.
— Они мне нравятся всё больше и больше, — пробормотал Авсоний и уже громко добавил, — не поможете ли римлянину найти достойное место для вкушения пищи?
Глава 14
Авсоний всегда считал, что лучший способ завязать дружбу — это угостить нужного человека вкусной пищей. А существовала ли пища достойнее Луканской колбасы? Если и существовала, в этом городе ничего об этом не знали. Разместившись под навесом вместе со своими новыми друзьями, Авсоний с откровенным удовольствием наблюдал за действиями двух бородачей. Оба старались есть так медленно, как только могли. И потому, не сразу откусывали очередной кусок желанной колбасы. Каждый раз оказываясь у рта, колбаса проходила тщательный осмотр, потом становилась немного короче и возвращалась назад, в оловянное блюдо. Сам Авсоний, лишь попробовал её на вкус. Как он и предполагал, вкус ничем не напоминал то лакомство которое подавали в Риме.
Пока они ели, он успел узнать, что одного из них зовут «Пётр», а второго «Павел». Их отец дал им эти имена в честь апостолов Петра и Павла. Последнее и упоминать не стоило, ибо и так было ясно. Но Авсоний не мешал им говорить. Говорили оба мало, при этом умудряясь, перебивать друг друга. Пётр был старшим. Ему исполнилось двадцать пять лет. Он был на три года старше Павла, которого обозвал «женщиной». И обозвал совершенно незаслуженно, так как младший брат превосходил его как ростом, так и сложением.
— 22 динария за одну колбасу, — раздался над ухом Авсония голос хозяина заведения.
