Мартин Стивен - Совесть короля
— То есть вы утверждаете, будто знаете слишком мало? — ровным голосом произнес Кок, хотя мысли его метались, подобно хорьку, пытающемуся ухватить за горло кролика. Было видно, что сэр Эдвард пытается оценить своего противника.
— Я лишь хотел сказать, что лорд Солсбери рассказывал мне крайне мало, и теперь я должен понять, чем это для меня чревато. Но я привык действовать согласно расплывчатым указаниям Сесила. Вы же, как мне кажется, еще новичок в этом деле.
— Вы так легкомысленно относитесь к собственной жизни, что готовы, по вашему собственному признанию, рисковать ею, причем ради того, чего сами толком не знаете? — торопливо уточнил Кок. При этом его рыбий взгляд не выражал никаких эмоций.
— Отлично, сэр Эдвард, отлично, — ответил Грэшем. — Похоже, мы с вами поменялись местами. Ваши вопросы стали заметно короче, а мои ответы заметно длиннее. Если так будет продолжаться и дальше, я буду все больше и больше раскрывать перед вами свои карты… Не так ли вы ловите в ловушку свидетелей?
— Я не ловлю свидетелей, — язвительным тоном возразил Кок. Грэшем промолчал.
Повисла пауза. Первым заговорил сэр Эдвард.
— Закон и справедливость куда важнее для меня, чем вы можете подумать, — произнес он.
— Откуда вам известно, что я думаю? — спросил Грэшем.
— Только не нужно ловить меня на слове.
— А разве не этим занимаются законники?
— И после этого вы воображаете себя стражем закона?
— Я ничего не воображаю. Просто мне не чуждо самоуважение, — съязвил Грэшем.
Выпад. Укол. Защита. Выпад. Грэшем почувствовал, что входит во вкус. Кок также заметно оживился, его старческое тело буквально исходило энергией. Он говорил презрительно, бросая в лицо Грэшему резкие слова.
— Говорите, самоуважение? «Самолюбование» будет куда правильнее. Это все, что у вас есть. Закон говорит, что уважение распространяется на всех, ибо все люди наделены правами. Ваше самоуважение — это самомнение и тщеславие. Всего-навсего.
— Верно, — согласился Грэшем. Лучший способ обезоружить противника — признать, что он говорит правду. — Однако моя забота о собственных интересах — всего лишь защита от тех, кто, как вы, проповедует закон и порядок, при этом скрывая за напыщенными фразами свою алчность и гордыню.
— Неубедительно, — отмахнулся Кок.
— Честностью от продажности себя не защитишь. Так было всегда. Честность делает человека слабым.
— Честность закона — его сила! — с жаром воскликнул Кок.
— Была бы, будь закон на самом деле честен.
— Слабый довод! — презрительно бросил Кок.
— Верно, — в очередной раз согласился Грэшем. — Слабый — как те несчастные, которых терзают в суде. Разница лишь в том, что вы утверждаете, будто честны по отношению ко всем людям, в то время как сами, окружив себя прихлебателями, ищете выгод и благополучия. А я знаю, как быть честным перед самим собой.
Похоже, эти его слова задели Кока. Но почему? Не потому ли, что под наносным высокомерием когда-то скрывался достойный человек и Грэшем, сам того не подозревая, напомнил ему о том, что он хотел бы забыть, о некоем предательстве проповедуемых высоких принципов?
— Так ради чего же вы живете, сэр Генри? — спросил Кок с презрением и нескрываемым страхом.
— Ради собственной чести, сэр Эдвард! — ответил тот с достоинством, непостижимым для Кока, привыкшего иметь дело лишь с бумажным крючкотворством. — И когда смерть придет ко мне, я буду в состоянии сказать: несмотря на все глупости, которых я немало совершил в этой жизни, благодаря мне свершались и добрые дела. Я буду в состоянии сказать: несмотря ни на что, я не позволял ударам судьбы взять надо мной верх, я берег свою честь, берег самоуважение и гордость.
Было видно, что Кок пытается ему возразить. Он уже приготовился что-то сказать, но слова словно застряли у него в горле и так и не вырвались наружу. Правда, какое-то время спустя сэр Эдвард все же заговорил:
— То есть вы надеетесь, что умрете счастливым человеком? Я правильно вас понял, сэр Генри? — Кок попытался вложить в свои слова весь сарказм, на какой был способен, однако это ему плохо удалось.
— Счастливым не умирает никто. Я надеюсь умереть в мире и согласии со своей честью, сэр Эдвард. А вы? Притворяетесь, будто служите закону, в то время как служите самому себе. Я надеюсь умереть с честью. Вы же отойдете в мир иной со своим имуществом.
После этих слов воцарилось долгое молчание.
— Впрочем, какая разница, — произнес Грэшем едва ли не сочувственно. — Как вы сами видите, нам следует держаться друг друга.
— А вы способны работать со мной по этому делу? — К Коку вернулось былое самообладание. Предшествующий разговор был неудобен, он порождал ненужные мысли, и потому его следовало прекратить. Нет, не забыть, но задвинуть куда-нибудь подальше, чтобы он не мешал делам сегодняшнего дня. Отличная мысль, подумал Грэшем, просто превосходная.
— При необходимости я готов сотрудничать хоть с самим дьяволом, — ответил сэр Генри. — В конце концов, я был близок к этому, когда согласился работать с Робертом Сесилом… Итак, как уже говорилось выше, давайте ближе к делу!
Они посмотрели друг на друга. И снова первым не выдержал Кок. Он отвел взгляд и стал бестолково перебирать разбросанные по столу бумаги.
— Хорошо. Действительно, давайте перейдем к делу. Я имею в виду украденные письма. У лорда Солсбери имелись шпионы, — произнес Кок и, выразительно изогнув бровь, посмотрел на Грэшема. — Причем другие, не только вы… Согласно их показаниям, к краже причастен один книготорговец из Кембриджа. Как вы понимаете, это только слух — и слух, который основан лишь на одном-единственном случае, когда некий человек, выдававший себя за книготорговца, вполне возможно, пытался продать письма одному из агентов Сесила, и не исключено, что это и есть те самые бумаги, которые вы ищете. Это одна из причин, заставлявшая графа полагать, что вы можете помочь нам, если учесть, как хорошо вы знаете Кембридж.
— А как звали этого книготорговца?
— Одну минуточку, сейчас посмотрю. — С этими словами Кок принялся рыться в бумагах. — Ага, нашел. Корнелиус Вагнер. Какое, однако, странное имя…
Внезапно сердце Грэшема словно сжала ледяная рука. Корнелиус Вагнер… В Кембридже не было ни одного книготорговца с таким именем. Всех тамошних книготорговцев он знал наперечет. Корнелиус Вагнер. И все же это имя он где-то слышал. Вот только где?
— Я надеялся встретить вас вместе с сэром Томасом Овербери, — продолжал тем временем Кок, — но он, похоже, задерживается…
В этот момент за дверью послышался какой-то шум, потом крики, за которыми последовал глухой удар. Дверь с треском распахнулась, и слуга, только что заглядывавший в комнату, влетел в кабинет — судя по всему, благодаря пинку, полученному от стоявшего за ним мужчины. Через весь лоб у слуги тянулась кровавая ссадина, он плакал от боли и унижения, размазывая по лицу одновременно и слезы, и кровь, отчего с руки ему на рубашку стекала розоватая жидкость.
