Александр Кердан - Невольники чести
На следующее утро Абросим был разбужен громкими голосами и топотом у него над головой. По скрипучей лесенке поднявшись на палубу, работный увидел, что здесь вся команда. Одни возились со снастями, другие извлекали из трюма продолговатые ящики. Звучали зычные команды на чужом языке. На Плотникова никто не оглянулся. И тут Абросим заметил еще одного человека, не принимавшего, как и он сам, участия в корабельных работах. Это был Скаутлельт. Тойон стоял на юте, внешне безучастный ко всему происходящему, и смотрел туда, где сквозь серый свет маячили темные вершины гор. Абросиму показалось, что Скаутлельт кого-то ждет. И действительно, когда из берегового тумана вынырнуло три тлинкитских бата, по лицу старого вождя скользнула гримаса удовлетворения.
Баты, борясь с приливом, двигались медленно, низко сидели в воде. Одна из лодок была заполнена людьми, две остальные — грузом. Они следовали за первой на привязи и походили на утиный выводок, движущийся за мамашей.
Матросы побросали работу и сгрудились у борта, наблюдая за индейцами. Поднялся на ют и встал рядом со Скаутлельтом капитан.
При утреннем свете Плотников обнаружил, что шевелюра у того, кого тлинкиты называли Рыбьим Глазом, удивительно похожа на волосы Подруги Огня. Но это было тут же забыто им: колошенские баты подошли вплотную.
Первым на борт поднялся в своем неизменном лосином плаще Котлеан. Вид его был мрачен, глаза блуждали. При виде Абросима в них появился блеск, напомнивший работному взгляд волка. Но так же как и хищник при ночной встрече, племянник Скаутлельта отвел взор. Прошел мимо Плотникова на ют.
Вслед за молодым тойоном на шхуну взобрались семь алеуток. У двоих за спиной были привязаны грудные дети. Абросим узнал женщин. Все они жили в заселении и были женами русских. Туземки, в свою очередь, тоже приметили промышленного, но были так напуганы, что боялись даже посмотреть на него.
Потом на «Юникорн» стали поднимать тюки. Абросиму не составило труда определить, что в них — бобровые шкуры. За два года на Ситхе ему не раз приходилось таскать такие на своем горбу. Причем шкуры-то — не невесть откуда, а из их, компанейского магазина! О том поведала звездная метка на шкуре, выпавшей из дырявого тюка на палубу.
Тлинкиты привезли на шхуну добро, захваченное в крепости. Значит, они и люди на корабле — заодно. Значит, моряки и колоши — союзники. Оставалось неясным только, почему никому из индейцев, кроме двух вождей, не разрешили взойти на судно? Полдюжины размалеванных охрой и киноварью воинов осталось в своих батах. Что-то здесь не так!
Абросим осторожно придвинулся поближе к капитану и тлинкитским тойонам.
Первое, что долетело до слуха Плотникова, были слова Скаутлельта, обращенные к Рыбьему Глазу:
— Бледнолицый брат может быть доволен. Мы привезли ему все, что он просил. Теперь мы хотим получить наши ружья.
Барбер обернулся к Смиту, стоявшему рядом:
— Скажи им, что они все получат сполна. Но сначала испытаем: хорошо ли то, что припасено для них…
Пока толмач переводил вождям слова капитана, несколько матросов вскрыли ящики и достали из них ружья. Новые, но уже без смазки.
В тот же самый момент четверо моряков будто случайно оказались за спинами у вождей.
Плотникову все происходящее вдруг напомнило спектакль, который разыгрывался по прихоти старого графа в театре с крепостными актерами, в коем и ему, Абросиму, доводилось играть пустяковые роли. Из сценических игрищ извлек для себя Плотников лишь одно: барский театр, равно как и барские чувства, холопам непонятны. Таким же непонятным оставалось для него представление, зрителем которого он сделался сейчас.
Матросы с ружьями выстроились вдоль борта и изготовились к стрельбе.
Абросим метнулся взглядом в поисках мишеней и ничего не увидел, кроме чаек да тлинкитов в батах, ожидавших своих вождей. Неужто матросы будут стрелять в них?
— Fire! — театрально махнул рукой капитан.
Громыхнул нестройный залп, сливаясь с предсмертными криками индейцев. Трое из дикарей были убиты на месте. Прочие, получившие различные раны, упали из лодок и судорожно пытались удержаться на поверхности.
Барбер взмахнул рукой еще раз. Матросы выстрелили снова, и головы колошей скрылись в глубине.
На палубе на какое-то время воцарилась тишина. Наконец капитан, взяв одно из ружей, с кривой улыбкой обратился к старому вождю.
— Не правда ли, мы приготовили для вас лучшие ружья?
Как раненый зверь, забился в руках двух здоровенных матросов Котлеан, рванувшийся к Рыбьему Глазу. Но старому вождю выдержка не изменила. Он только презрительно посмотрел на Барбера и заговорил не с ним — с племянником:
— Прости меня, Котлеан… Акан отнял у Скаутлельта остроту взора, не дал увидеть, что у Рыбьего Глаза два языка. И оба лгут…
— Он умрет, вождь! Я — Котлеан — обещаю тебе это…
В ответе молодого тойона было столько ненависти, что содрогнулось бы и самое храброе сердце. Но то ли капитана нельзя было устрашить ничем, то ли у него вовсе не было сердца — слова индейца его только позабавили.
Он показал Смиту на нок-гафеля, потом очертил вокруг шеи петлю: дескать, может, Котлеан и выполнит обещание, но сначала пусть посмотрит на все сверху.
Подручный Барбера хохотнул и полез на мачту прилаживать к перекладине две удавки.
У Абросима, еще не успевшего прийти в себя после неожиданного расстрела тлинкитов, шевельнулась в душе жалость. Да, конечно, колоши — враги. Но лишать их жизни вот так, подло, — это не по-христиански, не по-нашенски.
Работный не знал, как остановить творимый капитаном произвол, похожий на то, что довелось когда-то пережить самому… И тут произошло событие, которое определило судьбу тойонов и его самого.
Когда все было готово к казни и люди на палубе притихли в предвкушении зрелища, раздался свист стоящего на салинге матроса.
К шхуне двигалась еще одна лодка. Она оказалась алеутской байдарой, управляемой всего одним гребцом. И гребцом этим была Айакаханн.
Все остальное свершилось стремительно.
Девушка была принята капитаном за колошенскую лазутчицу. Рыбий Глаз вскинул ружье и прицелился.
Плотников прыгнул ему на спину и, сбив с ног, вцепился в горло.
На подмогу капитану бросились матросы. Кто-то ударил работного прикладом по голове, и дневной свет померк для него.
Ни бесчувственный Плотников, ни капитан Барбер, ни члены команды, рьяно топчущие поверженного русского, не заметили, как Котлеан выхватил из-под плаща кинжал и вогнал его в сердце стоявшего рядом матроса. Как по свисающему канату молодой и старый тойоны соскользнули с противоположного борта шхуны и, набрав в грудь воздуха, скрылись под водой.
