Валерио Массимо Манфреди - Пропавшее войско
Флот под началом египтянина высадил на берег около семисот воинов, в результате общая численность греческой армии возросла до тринадцати тысяч трехсот.
Я никогда не понимала, почему потом, когда участники похода прославились, все стали называть их «десять тысяч». На самом деле греков никогда не было десять тысяч. Быть может, так случилось потому, что это ровное число и оно производит впечатление. Сразу создается образ внушительной и слаженной группы, мощной, но небольшой, соразмерной, как все у греков.
Тем временем армия шла дальше, пока не добралась до укрепления, закрывшего проход между горами и морем, именуемого «Сирийскими воротами». Это была внушительная крепость за двойной стеной; армия, готовая оказать сопротивления, могла бы сдерживать неприятеля до бесконечности. Однако обошлось без крови. Персидский военачальник, в чьем ведении находилась твердыня, предпочел уйти, хотя и командовал могущественным и грозным войском.
Когда Ксен рассказал мне эту историю, я спросила, какой смысл имело так поступать: ведь если бы военачальник отстоял крепость и прогнал армию Кира, разве не снискал бы себе огромные почести от господина? Ксен ответил, что человек, принимающий на себя столь великий риск, ставит на карту свое состояние и жизнь. Если он терпит поражение, ему остается только покончить с собой, потому что кара будет ужасна. А присоединив свой отряд к армии Великого царя, он тем самым показывал свою преданность, но ответственность ложилась целиком и полностью на плечи его повелителя. Быть может, именно этого и стремился добиться военачальник: добраться до царя и освободиться от слишком великой ответственности.
Тем временем красные плащи добрались до красивого прибрежного города, последнего перед перевалом через гору Аман, отделяющую Киликию от Сирии. Отныне греки покинут море и никто не сможет ответить им, когда снова его увидят.
Море.
Египтяне называют его «Великой Зеленью» — какое чудесное, поэтическое выражение. Когда я впервые повстречала Ксена у колодца в Бет-Каде, я не знала моря и никто из жителей пяти деревень Парисатиды, знакомых мне, никогда его не видел. Кое-кто лишь слышал о нем рассказы купцов. Ксен описал мне море, когда я наконец смогла понимать греческий язык: безбрежный водный простор с тысячью несмолкающих голосов, с бесконечными отблесками; зеркало, в котором отражается небо со стремительными облаками; могила многих отважных мореплавателей, бросивших ему вызов. Море… место, где обитает бессчетное множество чешуйчатых тварей, огромных чудищ, способных проглотить корабль целиком, — все они подчиняются таинственному существу, обладающему безграничным могуществом и живущему в самой глубокой бездне. Это божество также состоит из воды, оно зеленое и прозрачное. И коварное. Ксен сказал, что при виде моря человек испытывает к нему страх, но также и непреодолимую тягу, страстное желание узнать, что таят в себе его бескрайние просторы, какие острова, населенные незнакомыми народами, омывают его волны, есть ли у него начало и конец, и правда ли, будто оно лишь залив великой реки Океан, окружающей собой все земли. Что находится за ней, никто не знает.
В ту ночь, когда армия встала лагерем в окрестностях порта, два грека — предводители отрядов — сбежали на корабле. Быть может, они решили, что смогут добраться туда, где их уже не догонят. Может, их охватила необоримая тревога, единственный страх, который не умели побеждать эти неукротимые воины: страх неизвестности. Кир всем дал понять, что если бы хотел, то послал за беглецами самые быстрые корабли и настиг их в том месте, где они станут искать убежища, или же уничтожил их семьи, которые держал в заложниках в городе на побережье. Однако он позволил им уйти, потому что никого не желает удерживать против воли, но, разумеется, не забудет и тех, кто остался ему верен. Ловкий ход: воины, таким образом, узнали, что у них остается путь к бегству, не сопряженный с большим риском, на тот случай, если они решат устраниться от предприятия, с каждым днем казавшегося все более и более опасным. Все рассуждали одинаково: не принимали в расчет азиатскую армию, двигавшуюся бок о бок с ними, и полагались только на себя. В то же самое время подозрение, что они действительно идут войной на Великого царя, неизменно наводило на следующую мысль: тринадцать тысяч бросят вызов самой великой империи на земле.
Я с рождения привыкла к небольшим размерам своей деревни, к сдержанным чувствам людей, с которыми сосуществовала: они жили ожиданиями урожая, боязнью засухи, поздних холодов, эпидемий, уничтожавших стада, браками, рождением детей, похоронами, — и нот наконец, когда я последовала за Ксеном и его боевыми товарищами, мое внимание привлекли чувства воинов, каждый день видевших смерть. Что они испытывают на самом деле? Как живут с мыслью о том, что могут на следующий день не увидеть солнца или что им предстоит длительная агония?
Перейдя через гору Аман и уничтожив засаду, армия добралась до моих деревень, и тогда я познакомилась с Ксеном у колодца. И с того момента приобщилась к миру сильных чувств, ночных тревог и внезапных опасностей. Мир воинов сделался и моим тоже.
Когда вдохновитель похода решил раскрыть карты, его признание, учитывая, что все ждали этого со дня на день и уже свыклись с мыслью об истинной цели экспедиции, оказало весьма умеренное действие. Молодому царевичу, обладавшему большим обаянием, не стоило особого труда убедить воинов окончательно. Он пообещал каждому сразу же заплатить сумму, равную стоимости пяти быков, а потом, в случае победы, — огромные богатства.
Пять быков. Я хорошо знала, что это за животные с большими влажными глазами и тяжелой поступью. За эту цену люди Клеарха отдавали свое право на жизнь, меняя его на готовность умереть. Такова была их работа, их судьба, единственная ценность, которую они могли обменять на что-то, положить на чашу весов.
На самом деле воины не боялись смерти: они слишком часто ее видели, привыкли к ней. Боялись они другого: жестоких страданий, чудовищных мук, которые им предстояло испытать в случае плена, вечного рабства, увечий или же всего этого в совокупности.
Как воители спасались от безумия? Я много раз задавалась этим вопросом. Как они могли видеть во сне кровавые призраки своих павших товарищей или тех, кого сами убили, и не утратить рассудка?
Держась вместе. Друг рядом с другом. Во время похода, на поле боя, у костра. Иной раз по ночам я слышала их песни. То был низкий звук, временами похожий на плач, глубокое, торжественное многоголосье, становившееся все громче по мере того, как присоединялись все новые и новые голоса. Потом песнь вдруг резко обрывалась, сменяясь тишиной, которую разбивал тот, кто лучше других умел тембром и мощью передать тревогу, жестокую, безнадежную отвагу, отрешенную грусть и боль. Иногда мне казалось, что он принадлежит Менону-фессалийцу.
