Александр Дюма - Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Книга 1
— Не гневайтесь, ваше величество: я открыто веду ваши дела. Во Франции все это знают: книги мои не под замками. Бернуин, что ты сейчас здесь делал?
— Складывал цифры.
— И сложил?
— Точно так.
— И все для того, чтобы узнать, сколько нужно его величеству в настоящую минуту? Не так ли я сказал тебе? Говори откровенно, друг мой.
— Да, так вы изволили сказать.
— Хорошо. А сколько было нужно?
— Сорок пять миллионов, кажется.
— А какую сумму насчитали мы, соединив все наши средства, ничего не пропустив?
— Тридцать девять миллионов двести шестьдесят тысяч франков.
— Хорошо, Бернуин, больше мне ничего от тебя не нужно. Теперь оставь нас, — прибавил кардинал, устремив проницательный взгляд на молодого короля, который не мог вымолвить ни слова от изумления и едва прошептал:
— Но… однако же…
— А, вы еще сомневаетесь? — спросил кардинал. — Так вот доказательство того, что я вам сказал.
И он вынул из-под подушки листок, исписанный цифрами, и подал его королю, который отвернулся, до такой степени он был огорчен.
— Вы желаете получить миллион, а так как он в этот счет не внесен, значит, вам нужно сорок шесть миллионов. Поверьте, в мире нет еврея, который решился бы дать взаймы такую сумму, даже под залог французской короны.
Король, сжав кулаки под пышными манжетами, отодвинул свое кресло.
— Тогда, — сказал он, — брат мой, король английский, умрет с голоду.
— Ваше величество, — отвечал Мазарини тем же тоном, — не забывайте пословицы, которая выражает самую здравую политику: «Будь доволен, что ты беден, когда твой сосед беден тоже».
Людовик подумал несколько минут, с любопытством поглядывая на бумагу, краешек которой высовывался из-под подушки.
— Итак, — повторил он, — исполнить моей просьбы о деньгах никоим образом нельзя?
— Невозможно.
— Подумайте: он будет моим врагом, если вступит на престол без моей помощи.
— Если ваше величество боитесь только этого, то можете быть спокойны! — с живостью заверил его кардинал.
— Хорошо, я больше не настаиваю.
— По крайней мере убедил ли я ваше величество? — спросил Мазарини, беря руку короля.
— Вполне.
— Просите о чем угодно другом, и я почту за счастье исполнить ваше желание.
— Любую мою просьбу?
— Все, все! Разве я не предан душой и телом вашему величеству? Эй, Бернуин! Факелов и провожатых его величеству! Его величество возвращается в свои покои.
— Нет еще, кардинал! Раз вы готовы исполнить любую другую мою просьбу, то я воспользуюсь случаем…
— Для вашего величества? — протянул кардинал, надеясь, что король заговорит наконец о его племяннице.
— Нет, не для меня, а опять для брата моего Карла.
Лицо Мазарини снова омрачилось, он пробормотал несколько слов, но король их не расслышал.
XI. Политика кардинала Мазарини
Вместо нерешительности, с какой четверть часа назад юный король обращался к кардиналу, теперь в его глазах блистала воля. С ней можно было бороться, может быть, даже победить ее, но воспоминание о поражении, точно рана, жгло бы сердце короля.
— Господин кардинал, — сказал Людовик, — на этот раз моя просьба не затруднит вас. Исполнить ее легче, чем найти миллион.
— Ваше величество так полагаете? — спросил кардинал, посматривая на молодого короля хитрым взглядом, умевшим читать затаенные мысли.
— Да, я так думаю, и когда вы узнаете, о чем я намерен спросить…
— А вы думаете, я этого не знаю?
— Как? Вы знаете, о чем я хочу просить?
— Выслушайте меня, ваше величество… Вот вам собственные слова короля Карла…
— Посмотрим!
— Слушайте: «Если этот скряга, этот мерзкий итальянец…»
— Господин кардинал!
— Если это не слова его, то, наверное, их смысл. Поверьте, я вовсе не сержусь на него. Каждый из нас смотрит на других через призму своих страстей. Король Карл сказал вам: «Если этот мерзкий итальянец откажет нам в миллионе, который мы у него просим; если мы будем принуждены, за неимением денег, отказаться от дипломатии, то по крайней мере выпросим у него пятьсот дворян».
Король вздрогнул, потому что кардинал ошибся только в цифре.
— Не так ли, ваше величество, не этого ли просил он? — воскликнул кардинал с торжествующим видом. — Потом Карл Второй прибавил еще: «У меня есть друзья по ту сторону пролива; этим друзьям недостает только начальника и знамени. Когда они увидят меня, когда увидят французское знамя, то непременно пойдут за мной: они поймут, что я пользуюсь вашей помощью. Французский мундир в моем войске заменит тот миллион, в котором кардинал мне откажет (он очень хорошо знал, что я не дам ему миллиона). Я одержу победу при помощи этих пятисот дворян, и вся честь победы будет принадлежать вашему величеству». Вот что сказал он вам или почти то же, — не так ли? И верно, разукрасил речь свою блестящими метафорами, увлекательными картинами; ведь в этом семействе все любят ораторствовать. Его отец говорил даже на эшафоте.
От стыда на лице Людовика XIV выступил пот. Он чувствовал, что не может позволить, чтобы при нем оскорбляли его брата; но он не знал еще, как проявить свою волю, особенно в присутствии человека, которому все повиновались, даже вдовствующая королева.
Наконец он превозмог себя.
— Но, господин кардинал, нам нужно не пятьсот человек, а только двести.
— Вы видите, ваше величество, я угадал, о чем он просит.
— Я никогда не сомневался в вашей проницательности и потому думаю, что вы не откажете моему брату Карлу в просьбе, такой простой и легко исполнимой, в просьбе, которую я приношу вам от его имени или, лучше сказать, от своего имени.
— Ваше величество, — отвечал Мазарини, — вот уже тридцать лет, как я управляю политическими делами. Сначала я управлял вместе с кардиналом Ришелье, потом один. Политика эта была не всегда честной, надо признаться; но она никогда не была неразумной. Та политика, которую предлагают вашему величеству, и бесчестна, и неразумна.
— Бесчестна!
— Вы подписали трактат с Кромвелем?
— Да, и в этом трактате Кромвель даже подписался выше меня.
— А зачем вы подписались так низко? Кромвель нашел хорошее место и занял его; таков уж его обычай. Но вернемся к делу. Вы заключили договор с Кромвелем, то есть с Англией, потому что в то время, когда вы подписали трактат, вся Англия заключалась в Кромвеле.
— Но Кромвель умер.
— Вы так полагаете?
— Разумеется. Ему наследовал сын Ричард, который уже успел отказаться от власти.
