Том Шервуд - Серые братья
– Ты читать и писать, как мне помнится, не умеешь?
Тайверт торопливо помотал головой.
– Это хорошо, – многозначительно кивнул Глустор. – Тогда давай-ка сюда язык. Отрежу язык – тебя убивать не придётся.
Через минуту он, отвязав свою лошадь, вспрыгнул в седло и присоединился к сообщникам. На поляне остался лежать человек с вывернутыми карманами и окровавленным подбородком. Он медленно пополз по поляне, собирая в кучу оставленные разбойниками пучки трав. Потом сунул в эту кучу голову, набросал ещё на спину, подтянул к животу колени, несколько раз сильно вздрогнул – и замер.
Аркебузные ядра
Конь оказался далеко не молодым, но сильным, выносливым и очень послушным. Неутомимо выбрасывая перед собой длинные крепкие ноги, он нёс Бэнсона много миль – как на одном дыхании. Путь вышел неблизкий – остаток дня, ночь и следующее утро: Бэнсон долго не мог найти то, что упрямо искал, пристально вглядываясь в проплывающие перед ними застройки лондонских окраин. Помог ему запах – характерный, знакомый, ни с чем не сравнимый запах жжёного горного угля. Конь встал, повинуясь внезапному движенью узды, и спокойно стоял – неподвижно и кротко, пока Бэнсон, привстав над седлом, внимательно всматривался в раскинувшийся перед ним край лондонского пригорода. И вот, в одном не очень отдалённом местечке открылся взгляду тёмный характерный дымок, поднимающийся над ремесленными рядами. Всадник тронул стремена, и конь пошёл мощно и ровно, как будто вполне отдохнул за эту маленькую минуту.
Отыскав строение, над которым поднимался дым, Бэнсон спрыгнул на землю, набросил повод на крюк у двери и, пригнув голову, вошёл внутрь.
– Срочное дело, хозяин, – произнёс он, разглядев согнувшегося у горна мастера, и уже после добавил: – день добрый.
– День добрый, – ответил кузнец, выпрямляясь и всматриваясь в посетителя.
Облик пришедшего и его манера говорить, кажется, что-то открыли мастеру, так как он, ухватив щипцами недокованный раскалённый металл, безжалостно швырнул его в каменную нишу с водой (забурлила вода, и засвистела, остывая, поковка) и, подойдя ближе и вытирая руки подфартучником, уважительно произнёс:
– Сделаю всё, на что хватит умения. Но за срочность – плата двойная.
– Заплачу, сколько скажешь.
– А что требуется?
– Мне нужны пули.
– К пистолету? Или охотничья дробь?
– Нет. Большие пули. Вшестеро крупнее мушкетных.
Кузнец несколько переменился в лице и отступил вглубь кузни.
– Выбери сам, – сказал он, указывая на висящие вдоль стены клещи, наконечники которых заканчивались не кривыми когтями-хваталками, а парами круглых выпуклых чашек.
Бэнсон понял, что в такие вот чашки, соединённые вместе и образовавшие шар, наливается жидкий свинец, и затем, когда он остынет, клещи разводятся, чашки разъединяются и из них добывается пуля.
– Вот эти, – сказал он, указывая на подходящий, по его мнению, инструмент.
– Тогда плата – втрое, – сказал, почему-то понизив голос, кузнец. – И – мои уверения в том, что я буду молчать.
– О чём молчать? – не скрыл недоумения Бэнсон. – И почему плата – втрое?
– Так ведь ты же просишь отлить не пули, а ядра!
– Какие ещё ядра?
– Ядра для кулевриновой аркебузы! «Горох» для оружия, которое страстно любят контрабандисты и ненавидят полицейские и солдаты!
– А что это за кулевриновая аркебуза? – с искренним любопытством поинтересовался Бэнсон.
– Так ты, выходит, посредник, – задумчиво покивал головой кузнец. – Тебе поручили весьма рискованную работу, а ты и сам не знаешь, за что взялся!
– Кулеврину я знаю. Небольшая корабельная пушка…
– А кулевриновая аркебуза – тоже почти пушка, но маленькая, и сделана в виде ружья. Достаточно сильные люди носят её в руках. Один выстрел из неё разбивает полицейскую шлюпку на две половины! Эту штуку контрабандисты хранят где-нибудь в прибрежных пещерах, а достают лишь когда предстоит серьёзная ночная работа. Потому что если у тебя эту аркебузу найдут – готовься со смирением принять десять лет каторжных работ, или – матросом на военный корабль…
– Мне нужны только пули. То есть ядра. Сможешь быстро отлить?
– Сделаю, сделаю, – торопливо проговорил мистер. – Неси свинец.
– Откуда у меня свинец? – уставил на него непонимающий взгляд Бэнсон.
– Ты что же, не привёз свинец? – так же непонимающе спросил его собеседник. – Ты разве не знаешь, что даже сумасшедший не станет хранить свинец в кузнице, когда за него – те же десять лет каторги! Тебя послали заказать аркебузные ядра, и не сказали, что свинец нужно везти с собой?!
– А где можно быстро прикупить свинца? – спросил, мгновенно уяснив ситуацию, Бэнсон.
– Есть где прикупить. Через две ночи…
– Мне нужно сейчас.
– Сейчас невозможно.
– У меня есть полдня. За это время нужно что-то придумать.
– Невозможно, – вздохнул тоскливо кузнец. – Поверь, мне бы очень хотелось заработать.
Потянулась тяжёлая пауза. Вдруг Бэнсон спросил:
– А в чём ты плавишь свинец?
– Известно в чём, – сказал мастер. – В тигле.
И показал толстостенный, железный, на длинной ручке стакан. Бэнсон заглянул в него. Дунул. И снова спросил:
– А золото в нём расплавится?
– Конечно. Порубить только надо помельче. А у тебя что же, есть золото?
Рот кузнеца насмешливо искривился.
– Раздувай горн, – жёстко сказал Бэнсон и вытащил длинную, с синим отблеском бритву.
Кузнец, в замешательстве отступив, всё же взял себя в руки и, набросав в горн угля, задвигал мехами. Когда новый уголь превратил огонь из красного в белый, он повернулся – и охнул. На его наковальне лежал холмик монет, издающий жёлтый матовый блеск, который ни с чем нельзя спутать. А изумительный гость резал снятый с себя широкий нагрудный ремень и доставал из него всё новые и новые соверены.
– Охх!! – простонал мастер, ужаленный небывалой догадкой. – Ты хочешь… ядра… из золота?!
– А у тебя что, есть свинец? – спросил, не поднимая лица, взмахивающий бритвой заказчик.
– Детям и внукам рассказывать буду, – взволнованно бормотал, набивая тигель рубленным золотом, мастер. – Кто и когда делал пули из золота? Вот, а я – делаю!
Пристроив сбоку к огню тяжёлый, закопчённый стакан, мастер приготовил щипцы и строго сказал заказчику:
– Теперь сядь в сторонке и не мешай.
И, колдуя у огня, рассказывал-пояснял:
– Если свинец наливать в форму нетвёрдой рукой, или просто небрежно, то проливаются капли. От них на земле остаются блескучие пятнышки. Это – улика: плавил пули, не имея патента! Пожалуй-ка на каторгу… Эти пятна и брызги приходится выскребать, а такое занятие считается унизительным. Отсюда – своего рода соревнование: когда собираются на большой заказ, на ночную работу знакомые кузнецы – то считают, кто больше «накапает». Я за последние пять лет не опозорил себя ни одной каплей. Сегодня же – день особый. Если у меня разбрызнется плавка – то, значит, – я пролил золото!
