Александр Дюма - Графиня де Шарни. Том 2
— Твои слова не лишены здравого смысла, Жильбер! — послышался чей-то голос.
Оба собеседника вздрогнули и разом обернулись к двери, потом в один голос вскричали:
— Калиостро!
— Ну да, это я! — отвечал тот. — Но и Бийо тоже по-своему прав.
— Увы! — отозвался Жильбер. — В том-то и несчастье, что дело, которое мы защищаем, имеет две стороны, и каждый, глядя на него со своей стороны, может сказать:
«Я прав».
— Да, но он должен также признать, что отчасти и не прав, — заметил Калиостро.
— Каково же на этот счет ваше мнение, учитель? — полюбопытствовал Жильбер.
— Да, да, а что обо всем этом думаете вы? — поддержал его Бийо.
— Вы недавно судили обвиняемого, — заговорил Калиостро, — а я буду судить ваш суд. Если бы вы осудили короля, вы были бы правы; но вы осудили человека
— вот в чем заключается ваша ошибка.
— Не понимаю, — сознался Бийо.
— Слушайте внимательно, я уже начинаю догадываться, — посоветовал ему Жильбер.
— Надо было уничтожить короля, пока он был в Версале или в Тюильри, неведомый народу, затерявшийся в окружении придворных, отгородившийся стеной швейцарцев; надо было убить его седьмого октября или одиннадцатого августа: седьмого октября и одиннадцатого августа это был тиран! Но после того, как его в течение пяти месяцев продержали в Тампле, где он находился у всех на виду, ел, спал на глазах у народа, стал приятелем простого человека, ремесленника, торговца, он возвысился вопреки или, напротив, благодаря постоянным унижениям, он поднялся до звания человека, и уж тогда надо было обойтись с ним по-человечески, иными словами — осудить его на ссылку или заключение.
— Вот вас я не понимал, — обращаясь к Жильберу, заметил Бийо, — а гражданина Калиостро я отлично понимаю!
— Эх! Разумеется, после этих пяти месяцев заточения вам его представляют трогательным, невиновным, достойным уважения; вам показывают его прекрасным мужем, заботливым отцом, славным человеком. Глупцы! Я считал их умнее, Жильбер! Его даже приукрасили: как скульптор, высекая статую из мраморной глыбы, может использовать в качестве модели существо весьма прозаическое, ничем не примечательное, ни злое, ни доброе, существо со своими привычками и вовсе не возвышенное, отнюдь не Бога, а в лучшем случае церковного старосту,
— так и нам теперь пытаются высечь из этого обрюзгшего мужчины статую, воплощающую мужество, терпение и смирение, и статую возводят на пьедестал страдания; бедного короля превозносят; возвеличивают, освящают; дошло даже до того, что и жена его любит! Ах, дорогой мой Жильбер, — рассмеявшись, продолжал Калиостро, — кто бы мог нам сказать четырнадцатого июля, или в ночь с пятого на шестое октября, или десятого августа, что королева когда-нибудь полюбит своего супруга?
— О, если бы я мог додуматься до этого раньше!.. — прошептал Бийо.
— Ну и что бы вы тогда сделали, Бийо? — спросил Жильбер.
— Что бы я сделал? Да я бы его убил либо четырнадцатого июля, либо в ночь с пятого на шестое октября, либо десятого августа; мне бы это большого труда не составило!
Эти слова были произнесены так просто, что Жильбер простил Бийо, а Калиостро пришел в восторг.
— Да, — помолчав, молвил последний, — однако вы этого не сделали. Вы, Бийо, проголосовали за смерть, а вы, Жильбер, — за жизнь. А теперь не угодно ли вам выслушать мой последний совет? Вы, Жильбер, добились того, чтобы вас избрали членом Конвента, с единственной целью: исполнить свой долг; вы, Бийо, — чтобы утолить жажду мести. Итак, и то и другое исполнено; вам нечего здесь больше делать: уезжайте!
Оба собеседника удивленно взглянули на Калиостро.
— Да, — продолжал тот, — вы оба не принадлежите к какой-либо партии, вы поступаете по велению сердца. После смерти короля между политическими партиями начнется грызня. Которая из них падет первой? Этого я не знаю; однако мне известно, что все они погибнут одна за другой; следовательно, уже завтра, Жильбер, вас обвинят в излишней мягкости, а послезавтра — впрочем, может быть, еще раньше, чем вас, — Бийо будет обвинен в чрезмерной жестокости. Можете мне поверить, что в надвигающейся схватке между ненавистью, страхом, жаждой мести, фанатизмом мало кто уцелеет; одни запятнают себя грязью, другие — кровью. Уезжайте, друзья мои! Уезжайте!
— А как же Франция? — проговорил Жильбер.
— Да, а Франция-то как же? — поддакнул Бийо.
— Францию можно считать спасенной, — отозвался Калиостро, — внешний враг разбит, внутренний — мертв. Насколько опасен эшафот двадцать первого января для будущего, настолько он в настоящем представляет собой безусловную, огромную силу: силу безвозвратных решений. Казнь Людовика Шестнадцатого обрекает Францию на месть монархов и дает Республике поддержку обреченных на смерть и потому готовых на отчаянный шаг нации. Возьмите, к примеру, древние Афины или современную Голландию. Соглашениям, переговорам обсуждениям начиная с сегодняшнего утра положен конец; Революция в одной руке держит топор, другой размахивает трехцветным флагом. Можете ехать со спокойной душой; раньше, чем она опустит топор, с аристократией будет покончено; прежде, чем она выпустит из рук трехцветный флаг, Европа будет побеждена. Уезжайте, друзья мои, уезжайте!
— Бог мне свидетель, — вскричал Жильбер, — что ежели грядущее, которое вы мне пророчите, и впрямь будет таковым, я не буду жалеть о том, что покинул Францию; но куда же мы отправимся?
— Неблагодарный! — воскликнул Калиостро. — Неужто ты забыл о своей второй родине — Америке! Ужели ты забыл ее огромные озера, девственные леса, бескрайние, словно океаны, прерии? Разве не нуждаешься ты в отдыхе на природе после этих страшных потрясений?
— Вы поедете со мной, Бийо? — спросил, поднимаясь, Жильбер.
— А вы меня простите? — шагнув навстречу Жильберу, проговорил Бийо. Они обнялись.
— Мы едем, — молвил Жильбер.
— Когда? — полюбопытствовал Калиостро.
— Да.., через неделю. Калиостро покачал головой.
— Вы уедете нынче же вечером, — возразил он.
— Почему?
— Потому что я уезжаю завтра.
— Куда же вы едете?
— Придет день, и вы об этом узнаете, друзья!
— Однако как же нам уехать?
— «Франклин» через тридцать шесть часов отплывает в Америку.
— А паспорта?
— Вот они.
— А мой сын? Калиостро пошел к двери.
— Входите, Себастьен, вас ждет отец, — приказал он Молодой человек вошел и бросился отцу в объятия. Бийо горестно вздохнул.
— Нам не хватает лишь почтовой кареты, — заметил Жильбер.
— Моя карета заложена и ждет вас у дверей, — отозвался Калиостро.
Жильбер подошел к секретеру, где хранились их общие деньги — тысяча луидоров, — и знаком приказал Бийо взять свою долю.
