Анна Антоновская - Ходи невредимым!
Но Русудан умела скрывать грусть и тревогу. Собрав всех оставшихся, она без прикрас перечислила те возможные опасности, которые отныне требовали от каждого напряжения душевных сил: две дороги остановили сейчас судьбу на перекрестке, и кто знает, пойдет ли она по дороге победы или свернет на путь поражения. Но разве сподвижникам Саакадзе, оставшимся в замке Бенари, пристало, сложив руки, предаться раздумью? Разве долг не призывает каждого помочь воинам?
И по новому, каменистому руслу потекло время. Женщины вязали воинам на зиму шерстяные наколенники, высокие чулки, ткали сукно для башлыков. А Русудан и Хорешани помогали мужчинам заготовлять стрелы. Один из дружинников когда-то, по желанию Моурави, учился этому делу у тбилисского амкара-оружейника, и теперь его произвели в «уста-баши». Собирались все в одном из залов, предназначенном в дни мира для пиров.
Беспрекословно повиновалась Русудан старательному «уста-баши». Она упорно обтачивала стрелы, оперяла их, стремясь достигнуть мастерства амкара, безропотно выслушивала упреки «уста-баши» за плохую работу, но на смену им все чаще и чаще приходила похвала. Зато Хорешани явно была любимицей возникшего «амкарства». Она с такой ловкостью надевала железный наконечник на тонкий деревянный стержень, с таким проворством ставила на нем крестик счастья, что можно было подумать – Хорешани занималась этим делом всю жизнь.
По вечерам она, смеясь, показывала Русудан огрубевшие, исколотые руки:
– Хотела бы я знать, чем теперь станет любоваться Дато?
– Твоей душой, моя неповторимая сестра.
– Тогда кто, не решив остаться навек твоим рабом, осмелится заглянуть в твое возвышенное сердце?
Так они говорили, улыбаясь друг другу.
Чтобы никто из горожан не догадался о малом числе дружинников, охраняющих замок, ворота ни для кого не отворялись. Лишь как-то раз лязгнули радостно их запоры. Еще издали Иорам опознал священника; за ним мальчик вел коня, которого Дато предоставил священнику для поездки в Тбилиси.
На свист Иорама подбежала стража. Приняв коня, Омар наградил мальчика монеткой и посоветовал ему быстрее стрелы лететь в лавку за рахат-лукумом.
Слуги ввели священника в комнату для встреч.
– Видишь, отец, живем затворниками, давно ждем Моурави с азнаурами. Да будет твой приезд счастливым! – сердечно встретила Русудан гостя.
Говорили много о нравах Тбилиси. Священник сокрушенно разводил руками, отчего беспомощно, словно подбитые черные птицы, свисали рукава рясы, и на лице его отражалось не то удивление, не то растерянность. Вдруг он спохватился и торопливо проговорил:
– Поручение азнаура выполнил – вот плетку привез… Тебе, дочь моя Хорешани, тоже кувшин достал… Купец Вардан, человек божий, так велел передать: «Хотел кувшин медом наполнить, да опасался: дорога далекая и неровная, вытечет. Плетке радуйтесь, в ней тоже сладость, хотя если коню предложить – откажется». Хороший совет – наше упование и наша радость; всю дорогу не снимал плетку с правой руки, а за правое дело бог воздал – рука от взмахов окрепла… Христе боже, спаси души наши!
Русудан и Хорешани понимающе переглянулись. Они угостили священника полуденной едой.
Уже стелились сумерки, когда священник с обильными подарками для домочадцев покинул замок.
Пряча плетку в нишу, Русудан поделилась своей догадкой с Хорешани: вероятно, Вардан скрыл в рукоятке послание.
Но почему вдруг посветлело? Почему так не похожи одна на другую ночи? Вчерашняя тянулась уныло, надоедливо, не переставая злорадствовать: а вот возьму и навсегда останусь; а захочу – и не позволю взойти солнцу! Знала Русудан – не так сильна черная ночь и часы ее богом отсчитаны, а все же тоскливо смотрела в темные глаза ночи и думала: неужели не уйдет?
А сегодня? Мягко, словно бархат, легла на притаившуюся землю теплая ночь! Еще не погасли светильники, еще не успела смениться первая смена на сторожевых башнях, как Иорам – да, ему посчастливилось, – сжимая мушкет, только успел прислониться к каменному зубцу – и тут же уловил отдаленный бег коней.
– Э-э! – закричал Иорам. – Будите всех! «Барсы» скачут!.. Отец! Дорогой отец! За агаджа слышу его могучее дыхание!..
По замку замелькали факелы. Вмиг опустели мягкие и жесткие ложа. Поднялась оживленная суматоха, какая бывает лишь в радостных случаях.
Вдали весело заливался ностевский рожок. Едва всадники приблизились к воротам, Русудан махнула платком, и дружно грянул вверх залп из девяти мушкетов.
Кони шарахнулись, присели на задние ноги. Всадники опешили. Гиви хотел что-то выкрикнуть, но у него язык прилип к гортани. Мгновенно одна и та же мысль промелькнула у всех: «Кто в замке? Неужели захвачен врагами?!»
Но уже шумно открывались ворота.
– Почему коней осадили? – сбегая по каменной лестнице, кричал Иорам. – Девять огненных муз встречают дорогих «барсов»!
Звонкие и радостные возгласы рассеяли все подозрения. И уже наперебой сыпались приветствия, слышались поцелуи… Воспользовавшись секундной паузой, Гиви зычно выкрикнул:
– Люди! Друзья! Дорогая Русудан!.. Э, где моя Хорешани?! Мы все целы! Месхети блестит, как вылуженный котел! Ни одного перса!
– Прикрой щитом рот на полтора часа, пустая башка! Можно подумать, ты один котлом занят был!
Гиви, прикрывшись щитом, шепнул Дареджан:
– Голодны, как медведи после зимы!..
И Гиви не успел еще со всеми перецеловаться, а на вертелах уже что-то шипело, из подвала несся терпкий запах вина, в зале для еды вспыхнули светильники, зазвенели сосуды.
Но куда бежит улыбчивая ночь? Почему не задержит ласковый покров над счастливыми? Не успели слова сказать, уже из-за горы щурится солнце.
Скорее встревожила, чем обрадовала Русудан и Хорешани большая победа. Что теперь будет? Как персидские сардары ответят на поражение?
– Что будет? – бесшабашно встряхнул головой Дато. – Настоящая война.
– А войско где возьмется? Ведь совсем одни остались.
– Крупное дело задумал я…
И тут Саакадзе подробно рассказал, как Сафар-паша устроил им пышную встречу в Ахалцихе: смотр янычарских орт на берегу Поцхов-чая, потом внутри крепости, у стен мечети, увенчанной позолоченным изображением луны, как наградил дружинников и ополченцев серебряной монетой, азнауров – турецкими седлами и чепраками с изображением полумесяца, а приближенных Саакадзе – босфорскими ножами, крытыми светло-голубой эмалью. Но Папуна получил не оружие, а алкоран с бирюзовой застежкой, ибо сильно угодил паше сравнением небесного полумесяца, недосягаемого в своем величии, с иранским одряхлевшим львом, который оседлал свою пыльную спину поддельным солнцем и грозно вскинул лапу с деревянным мечом. Сафар-паша не забыл блеснуть и вечерним пиром в честь победителей. Во дворце пашей почтительный эфенди ввел их в зал через множество маленьких покоев, украшенных затейливой резьбой и соединенных узкими переходами. Под вкрадчивое журчание фонтана Сафар-паша усиленно советовал Моурав-беку прибегнуть к покровительству султана. О чем только не пел босфорский соловей! Но о девяти мушкетах умолчал.
