Шарлотта Юнг - Голубица в орлином гнезде
И Гуго подошел к монаху, заплатил шесть грошей и взял индульгенцию, это был первый набожный поступок, какой видела от него Христина. За Гуго последовали другие покупатели, между прочим, несколько человек из Адлерштейнского замка и несколько женщин, предложивших пеньковую пряжу или сыру вместо шести грошей.
Спустя несколько времени, видя, что торговля пошла слабее, монах заблагорассудил отправиться со своими двумя товарищами на площадку за церковью, попробовать проповедовать на воздухе.
Гуго Сорель, с любопытством следивший до сего времени за жестами и разглагольствованиями монаха, теперь решился пройтись по ярмарке и поискать проводников для дочери. Христина, увидав входившего отца Норберта и другого монаха, попросила у отца позволения остаться в церкви, где ей будет гораздо спокойнее, чем блуждать с ним по ярмарке.
Гуго Сорель был доволен, что останется на свободе, хотя находил желание Христины довольно странным, – согласился исполнить ее просьбу и оставил ее в часовне, обещая придти, как только отыщет ее провожатых.
Отец Норберт пришел в церковь с целью исповедовать желающих, и время, проведенное после ухода отца в часовне, было для Христины самым счастливым со времени кончины Эрментруды.
Немного спустя, священников вызвали зачем-то из церкви, и Христина долго оставалась одна, стоя на коленях. Наконец, она начала уже бояться, не забыл ли отец о ней, запировавшись с друзьями.
Прошло несколько часов в ожидании и тревоге, как вдруг она услышала шаги на лестнице, вскоре показалась голова, которую Христина узнала и обрадовалась, но сдержав этот порыв, спросила:
– А где же отец?
– Я послал его на Гемсбокскую заставу, – отвечал Эбергард, войдя в церковь в сопровождении Петра и его двух спутников.
Потом, когда Христина, устремив на барона испуганный взор, хотела упрекнуть его за такой необдуманный поступок, Эбергард подошел к ней и, раскрыв руку, показал два золотых кольца.
– Ну, малютка, сказал он, – теперь ты уж никогда не прогонишь меня от себя.
Христина так и обмерла.
– Барон, – проговорила она слабым голосом, – здесь не место обманывать бедную девушку.
– Я тебя не обманываю, вот этот монах пришел сюда венчать нас.
– Это невозможно! Дочь горожанина никогда не может быть женой благородного барона.
– Я никогда не женюсь ни на ком другом, кроме дочери горожанина! – отвечал Эбергард решительным тоном человека, привыкшего повелевать – Слушай, Христина, ты лучше всех женщин, каких я знаю, ты можешь сделать из меня того человека, каким желала меня видеть возлюбленная сестра, покоящаяся здесь. Я люблю тебя так, как никогда ни один рыцарь не любил женщину; люблю тебя до того, что никогда не произнес ни одного слова, могущего тебя обидеть, не произнес даже тогда, когда сердце мое разрывалось на части. И, – прибавил он, заметив на глазах ее слезы, – я думаю, что и ты любишь меня немножко.
– Ах, – отвечала Христина, – отпустите меня домой!
– Ты не можешь вернуться туда! Нет там ни одного человека, достойного охранять тебя, а если кто найдется, я его скорее убью, чем отпущу тебя с ним. Нет, нет, – продолжал Эбергард, видя, что эти слова плохо действуют в его пользу, – без тебя я буду человек потерянный, отчаянный. Христина, я за себя не отвечаю, если ты не выйдешь отсюда женой моей перед Богом!
– О, – сказала Христина умоляющим голосом, – если бы вы согласились теперь взять только с меня слово и жениться на мне потом, как на честной девушке, – в Ульме, у дяди.
– Взять с тебя слово, да, и тут же жениться на тебе, – сказал Эбергард.
Во время всех этих переговоров и даже в то время, когда умолял, барон сохранял какой-то властный и решительный тон, не противоречивший, впрочем, нисколько его природной доброте.
– Нет, я не упущу этого случая и не обману священника!
Монах, занятый все это время приготовлениями к совершению обряда, подошел к ним. Это был добродушный человек, странствовавший постоянно по разным местам, всегда готовый совершать какие угодно священные обряды. Свадьбы по деревням были не редкость, но на этот раз его как будто что-то смущало.
– Эта девушка, – сказал монах, – как мне кажется, была воспитана в монастыре. Извините меня, рыцарь, тут дело идет о похищении белицы, – в такое дело я не могу вмешиваться.
– Ничуть ни бывало, – отвечал Эбергард, – она воспитывалась в городе, вот и все.
– И вы оба поклянетесь мне в этом? – сказал монах. Сомнения его видимо еще не совеем рассеялись.
– Да, – отвечал Эбергард, – ты поклянешься также, Христина.
Наступила решительная минута. Если бы Христина воспротивилась насильственному браку, монах вероятно бы ее послушал; несколько криков, и, конечно, в церковь пришли бы отец Норберт и с ним целая толпа народа. Но страх и стыд видеть себя в таком положении остановили Христину. Конечно, если бы она ненавидела Эбергарда, она боролась бы энергичнее, но, как будто находясь под чарующим влиянием твердости и решимости молодого барона, Христина могла только ответить.
– Я не монастырка, святой отец, но…
Это но было заглушено добродушным восклицанием монаха:
– А, если так, тем лучше! Ну, дочь моя, стань там у двери… А! понимаю, – прибавил монах, увидав, что Эбергард спокойно запирает дверь. – Нет, нет, моя крошечка, нам некогда соблюдать все церемонии. Мне к вечеру нужно еще приготовить трех болванов, что должны представить Сима, Хама и Иафета. Вы оба недавно исповедывались?
– Сегодня утром, – отвечала Христина, – но…
– Сегодня утром, – в то же время сказал Эбергард.
И в изумлении, Христина забыла дополнить свое второе но…
Монах спросил их имена; оба назвали только имена, данные им при крещении. Затем началось бракосочетание в самой краткой и простой форме. Волнение Христины обнаруживалось только нервной дрожью и ледяным холодом ее руки, когда Эбергард надевал кольцо ей на палец.
Все было кончено! Христина сделалась женой молодого барона! Как после этого легко стало на сердце бедной девушки, так долго бывшей в мучительной нерешимости! Как хорошо ей стало при мысли, что теперь она наконец может свободно отдаться любви к Эбергарду, привязаться к нему, как к своему покровителю, а не бегать от него, как прежде! Когда кончился обряд, и Эбергард взял в свои могучие руки ее крошечные, холодные ручонки, и привлек ее к себе, Христине показалось, что теперь нет ничего на свете, чего она могла бы бояться.
Приходские записи в те времена еще не существовали; но по окончании службы священник спросил молодого барона:
– Ну, сын мой, каких же членов паствы вашего приходского священника должен я отметить ему, как соединившихся священными узами брака?
