Фредерик Марриет - Иафет в поисках отца
— Можете ли вы мне сказать, жив ли он? — говорила она, заливаясь слезами. — Но если вы этого не знаете, то не отнимайте у несчастной единственное ее богатство и отпустите меня.
— Как давно получили вы последнее письмо от него? — спросил Мельхиор.
— Семь месяцев уже; и оно было писано из Бахии, — ответила она, вынимая письмо из ридикюля и закрывая лицо свое платком.
Мельхиор украдкой заметил ее адрес и ответил ей:
— Мистрисс Ватсон…
— Боже мой, разве вы знаете мою фамилию? — вскрикнула женщина. — Но вот письмо, прочтите его…
— Мне оно не нужно, мистрисс Ватсон, я знаю содержание его. — Он перевернул несколько листков своей книги и стал со вниманием рассматривать последний.
— Сын ваш жив, — объявил он.
— Слава Богу! — вскрикнула она, подняв руки и уронив ридикюль.
— Но вы не должны его скоро ожидать, он на выгодной службе.
— Это мне все равно. Он жив — вот что я хотела знать. Бог да благословит вас!
Мельхиор шепнул мне несколько слов на ухо, когда вдова закрыла свои глаза платком, и я, взяв пять гиней, сунул их в ридикюль ей так, что она не заметила.
— Вы можете уйти, сударыня, другие тоже нуждаются в моих услугах.
Бедная женщина встала и предложила кольцо.
— Нет-нет! Мне не нужно ваших денег, я беру только с богатых, и то, чтобы раздавать бедным, но не отнимаю последнего у несчастных вдов. Откройте ваш ридикюль.
Вдова исполнилаприказание; Мельхиор положил ей туда кольцо, потом взял палочку, махнул по воздуху и, дотронувшись ею до ридикюля, сказал:
— Ищите и обрящете.
Женщина вышла из комнаты, заливаясь слезами благодарности; правду сказать, я сам чуть было не заплакал и заметил Мельхиору, что он до сих пор трудился даром.
— Да, Иафет; но будь уверен, что я помог этой женщине не из барыша, а из сострадания к ней, говорю тебе откровенно. Все люди — смесь добра и зла. Но я ворую только у глупых, а не у бедных.
— Но вы ей сказали, что сын ее жив.
— Правда, что он, может быть, и умер, но утешать людей во всяком случае добро и успокаивать их, хотя на короткое время, есть благодеяние, потому что неизвестность хуже самой известной смерти.
Поступок Мельхиора был награжден; вдова не могла опомниться от удивления, найдя золото в своем ридикюле. Она всех уверяла, думая что ее уверения были совершенно справедливы), что не выпускала из рук ридикюля, а что великий Аристодем дотронулся до него только палочкой, и то слегка.
В городе ни о чем более не говорили, как о чудесах Мельхиора. На следующий день, к довершению чуда, Ватсон получила письмо от сына со значительной суммой денег. Благодарная женщина прислала на другой день десять гиней, желая тысячи благ великому Аристодему и считая его почти святым. Приключение это было очень счастливо для нас, и, как Мельхиор говорил, теперь только начался настоящий доход. В четыре дня мы добыли двести фунтов стерлингов и, полагая, что время ехать, объявили хозяину о получении писем и с шумом оставили город, провожаемые толпой, через которую с трудом пробрались.
Глава XIV
Мы взяли лошадей до следующего города; но только что отъехали несколько миль, я остановил мальчиков, правивших лошадьми, и сказал им, что великий Аристодем нынешнюю ночь хочет наблюдать планеты, для чего они и должны ехать по пути, на который я им укажу. Мальчики, слышавшие об его славе, без отговорок повернули к назначенному месту. Приехав туда, мы вынули из экипажа все наши вещи и в присутствии этих же мальчиков раскладывали их, как будто бы для астрономических наблюдений. Потом, заплатив за провоз, я велел им вернуться назад, чем они и были очень довольны. Когда экипаж уехал, то мы, переодевшись в обыкновенные наши платья, попрятали в кустарники все вещи, за которыми прислали на следующий день, и возвратились к своим цыганам, которые были от нас милях в двух. Нас встретили с большой радостью, в особенности Натте и Флита.
Я говорил прежде, и читатель сам, я думаю, заметил уже из моего рассказа, что Мельхиор был человек не совсем обыкновенный. С каждым днем я более и более к нему привязывался, и наша кочующая жизнь мне чрезвычайно понравилась. Предрассудки, гнездившиеся во мне, постепенно исчезали. Иногда вспоминал я первоначальную цель моего путешествия, но обыкновенно утешал себя мыслью, что остается еще много времени. Когда мы кочевали в поле, Флита была беспрестанно со мной; я учил ее читать и писать.
— Иафет, — сказал мне раз Тимофей, когда мы рубили орешник в лесу для топки и приготовления пищи, — я не вижу, чтобы твои розыски отца подавались вперед.
— Это правда, Тимофей, но зато я приобретаю познания житейские, которые мне очень помогут в этих розысках, и, что еще важнее, я выручаю деньги, с которыми надежнее могу пуститься в дальнейшие предприятия.
— Сколько дал тебе Мельхиор после нашего отъезда?
— Двадцать гиней, что с прежними составляет более пятидесяти.
— А мне дал десять, следовательно, у нас теперь значительная сумма, почти семьдесят гиней.
— Да, не так-то скоро можно ее истратить. Но мы должны еще поработать. Потом же, я не могу оставить эту девочку, которая создана совсем не для фиглярства.
— Очень рад, Иафет, слышать это от тебя; я того же мнения, и она должна разделить нашу участь.
— Славная будущность! — сказал я смеясь. — Hо все лучше, нежели здесь оставаться… Только как бы уладить все это?
— В том-то и дело. Но еще есть время подумать… Мы можем исполнить наши планы не прежде, как оставив теперешнее занятие.
— Суля по словам Мельхиора, мы, кажется, скоро опять отправимся в путь.
— А чем, не знаешь ли, Иафет, мы теперь будем заниматься?
— Мы примемся за прежнее ремесло; будем лечить ото всех недугов в мире, и нам покажется, что мы опять в аптеке Кофагуса.
— Ну, я думаю, наделаем мы штук. Однако надеюсь, что Мельхиор не заставит меня изучать начала моей профессии. Это ведь не шутка!..
— О, без сомнения! Для таких глупостей держат Нума, без чего он не был бы никуда годен.
Следующая неделя была проведена нами в приготовлениях к ожидаемой экспедиции; мы наполняли коробочки пилюлями, наливали микстуры в склянки разной величины, которые большей частью все состояли из спирта. Склянки эти мы закупоривали и укладывали в походные ящики.
Джумбо и Флита были оставлены. Мельхиор, я, Нум и Тимофей отправились пешком, неся свое платье в узелках. Но на Нума еще навешали разных вещей, как на вьючную лошадь… Он беспрестанно жаловался, говоря:
— Не можете ли вы нести чего-нибудь?
— Нет, — отвечал я, — это ваша ноша; каждый должен нести свое.
— Ну, я никогда не думал, чтобы это было так тяжело. Да куда мы идем?
