Джордж Джемс - Братья по оружию или Возвращение из крестовых походов
– Слава Богу! – воскликнул он. И, пользуясь светом луны, он бросился к двери с такой поспешностью, какую только позволяла ему его тучность.
– Брат Бернард! Брат Бернард! – кричал он, изо всех сил барабаня в дверь кулаками. – Отвори мне! Скорее открой дверь, пока луна снова не скрылась за облаками!
– Кто ты, прерывающий мои молитвы? – спросил отшельник. – И почему так боишься, что луна скроется? Или она просветляет твой разум?
– Это я, брат Бернард, твой друг и помощник в делах господних, – кричал путешественник, стуча все сильнее. – У нас с тобой общее дело в этом бедном государстве. Говорю же тебе, я – твой друг!
– Все мои друзья давно уже на небесах, – отвечал пустынник, отворяя дверь. – Как! Это вы, епископ Парижский?
– Тише! Тише! Не нужно, чтобы мальчик знал, кто я. Я прибыл сюда с тайной миссией и, должен сказать, по очень важному делу.
– Как сказал один из мудрейших: «Нет ничего тайного, что не стало бы явным». И где же будет мальчик во время нашей беседы? Если он также трусит, как ты, то вряд ли захочет остаться за дверью.
– Нет, я не боюсь, святой отец, – ответил мальчик. – Я привык к лесу. Да и что со мной может случиться так близко от твоей хижины…
– Коль так, любезное дитя, – сказал отшельник, погладив его по голове, – посиди у порога. Я лишь притворю дверь, и, если тебя что-нибудь испугает, то войди.
Мальчик послушался, а пустынник вошел в келью вместе с епископом и предложил ему отдохнуть немного прежде, чем они приступят к серьезному разговору. Опустившись на скромное ложе отшельника и переведя дух, епископ начал:
– Я пришел к тебе, брат Бернард, за мудрым советом. Это проклятие, тяготящее наше государство…
– За советом? – перебил его затворник. – Но разве вы сами не знаете, епископ, что предписывает вам ваша должность?
– Выслушай же, да не перебивай. Знаешь ли ты Иоанна д'Арвиля, каноника святой Берты? Он человек умный, тихий, святой…
– Наслышан о нем, – поморщился пустынник, всем своим видом выражая, что он не лучшего мнения об этом человеке. – Весьма наслышан. И что же далее?
– Так вот, несколько дней назад молодой граф Овернский, направлявшийся со своей свитой в Париж, заехал в монастырь святой Берты. Он хотел исповедаться, но так как в его собственных владениях обряд отлучения уже соблюдается, и весьма строго при этом, то граф мудро решил, что можно исповедать грехи свои Иоанну д'Арвилю. Едва покаяние закончилось, каноник поспешил ко мне, чтобы открыть тайну, которая поможет залечить раны государства.
– Как! – возмутился пустынник. – И он посмел нарушить тайну исповеди?
– Нет же! Нет! Вы ошибаетесь, брат Бернард! Это было сказано ему не на исповеди, а в личном разговоре, который происходил уже после покаяния. Итак, граф признался монаху, что Агнесса была обещана ему ее братом, вместе с которым они совершали паломничество в Святую землю. Но брат ее умер, и отец, герцог Штирии не зная об обещании сына, отдал руку своей дочери Филиппу. И вот теперь старый герцог, прослышав, что брак этот признан недействительным Римской церковью, возложил на Оверна, храброго рыцаря и искреннего друга своего умершего сына, обязанность уведомить тайно Агнессу, что он повелевает ей оставить Францию и вернуться домой. И молодой граф поклялся исполнить просьбу отца, чего бы ему это ни стоило. Ради Агнессы он готов на все; и никакие препятствия – ни возможность потерять все свои поместья, ни угроза собственной жизни – не остановят его. Согласилась бы только Агнесса оставить Филиппа – вот в чем вопрос. Именно это каноник узнал от графа, и не на исповеди, как вы было подумали, а в простом разговоре. И вот какой план придумал сей почтенный монах. Ему, как и всем нам, известно, что Агнесса любит Филиппа и что, считая себя его законной супругой, она не покинет его добровольно. Но знает он и то, что королева – гордячка. Если она заметит хотя бы малейшую холодность со стороны Филиппа, то не останется с ним, а уедет к отцу, решив, что король либо неверен ей, либо опасается последствий папского гнева. Для исполнения этого хитрого замысла нужно совсем немного: заронить в сердце Филиппа зерно ревности, намекнув, что его дорогая супруга чересчур любезна по отношению к графу Оверну. Уверяю, этого будет вполне достаточно. Король непременно выкажет свое пренебрежение каким-нибудь жестом или поступком, и Агнесса, не ведая всей правды, потребует возвращения к отцу. Филипп, ревнивый и уязвленный, согласится, а наш: почтенный каноник отправит ее к отцу и, если это угодно Богу, будет награжден за услугу, оказанную Франции. Не правда ли, весьма хитроумный план?
– Ух-ух-ух! – пронзительно заухало в окошко кельи.
– Господи, спаси и сохрани нас, грешных, и защити нас от дьявола, шатающегося в ночи, – пал на колени епископ.
– Что вы так испугались? Это всего лишь филин, – успокоил его пустынник.
Погруженный в раздумье, он замер на несколько минут, опустив плаза и не обращая больше внимания на причитания прелата, распростершегося на полу и бормочущего с перепугу молитвы, перемежаемые проклятьями.
– Должен признаться, этот план настолько же хитроумен, как и жесток, – молвил наконец пустынник. – Но благо Франции для меня превыше всего, и, коль уж вам требуется мое мнение, то скажу: из двух зол выбирают меньшее. А еще я посоветовал бы вам открыть всю правду Гереню – доблестному рыцарю и почтенному епископу. Филипп страшен в гневе: если он заподозрит что-то неладное, должен же кто-нибудь объяснить ему истинную причину такого поступка. Но кто? Я удалился от мирских дел, вы и так слишком заняты своими прихожанами, а канонику святой Верты доверять нельзя. Герень, пожалуй, ближе других к королю, а раз так, значит, ему и осуществлять этот замысел. И он, с присущим ему благоразумием, сделает это. Да, план ваш жесток, но у него есть то преимущество, что, хотя он и разобьет сердце короля и его несчастной супруги, но не допустит кровопролития, возмущений и междоусобной войны, а, может быть, и посодействует снятию проклятия, гнетущего наше бедное государство.
Едва пустынник произнес все это, как с улицы снова донесся вопль, похожий на стон ночной птицы, но еще более дикий и пронзительный. Епископ бросился на колени. Мальчик, испуганно тараща глаза, вбежал в келью и закричал, заикаясь от страха:
– Я не могу оставаться там дольше: дьявол сидит на дереве.
– Где? – воскликнул пустынник. – Даже если это и впрямь сам сатана, я не боюсь его.
С этими словами он вышел из кельи и приблизился к полуразрушенной гробнице, рядом с которой рос огромный развесистый дуб, почти закрывавший ее своими ветвями. И тени испуга не было в его глазах, а лишь удивление, когда он заметил странное человеческое существо, издающее дикие гортанные крики и скачущее с ветки на ветку с быстротой дикой кошки.
