Вениамин Вахман - Проделки морского беса
— Да, это не расчетливо, — степенно сказал купец Вольфрам. — В любом деле — в коммерции ли, в военном ли деле — расчет прежде всего. Лучше потратиться на ремонт после бомбардировки, чем потерять вообще все.
«Неужто пошлют в Россию за порохом? — размышлял Елизар. — А если пошлют, то как? Морем или сушей?»
Но оказалось, что дело обстоит иначе. До опалы город Маргаре- тенбург имел не только стены и башни, но и артиллерию, и пороховой запас, и мастеров, умевших делать превосходный порох. Укрепления шведы разрушили, пушки, что поновее, вывезли, а про порох забыли. Не то чтоб совсем забыли, а просто решили вывезти позже, на том дело и замерло.
Тут купец Вольфрам велел ввести старейшего порохового мастера, доживавшего на покое, маленького, седенького, ссохшегося от прожитых лет старичка в кожаной ермолке. Мастер Иоахим — так звали старичка — весьма толково объяснил, что пороховые мюльни, сиречь мельницы для размола пороха, существуют и находятся в исправности, кроме одной, которую шведы сожгли. Что же касается порохового запаса, то порох от времени давно пришел в негодность, слежался в комья, селитра из него выдохлась. Но он, Иоахим, знает секрет, как порох восстановить. Надобно его заново перемолоть и добавить, чего недостает. А все материалы в городе есть.
Логинов, очень довольный, налил мастеру вина, сам стал потчевать, вежливо — уже по-немецки — попросил хозяина поселить поро- ховщика тут же в доме.
Пороховых дел мастер засмеялся старческим, дребезжащим смешком.
— Вольфрам, слышишь? Они не знают, что я твой родной дядя и что у меня здесь и так есть своя постоянная комната на случай, если я приеду навестить внучек. Ну, пойдемте обедать, я давно не видел деточек. А после обеда отправимся осматривать мельницы и пороховые погреба.
Обед тянулся долго. Ели вкусно и сытно, как подобает в купеческом доме. Жена синдика, моложавая, дебелая женщина, в огромном накрахмаленном чепце, распоряжалась толпой слуг и горничных, как главнокомандующий. Две вольфрамовы дочки были пышные, смазливенькие, подчеркнуто благонравные немецкие девицы на выданье. Акиму они обе понравились, он даже успел шепнуть Елизару:
— Видишь, из порядочных семейств девы и румяны, и белы, и этак вальяжны, не то, что твоя коза бодливая, которая меня чуть не заколола.
А Елизар думал как раз о той «козе». Где она теперь? Выехала из города или все еще тут? А если в городе — у кого квартирует?
На рассвете той памятной ночи, когда в Маргаретенбурге уже был восстановлен порядок и патрульные войска возвращались в лагерь, Елизар еще раз зашел к той паненке попрощаться.
Тяжелая дверь открылась, едва он успел стукнуть в нее костяшками пальцев. Отворила дверь сама паненка. Увидев фенриха, зарделась, присела, выставив вперед носочек туфельки и, щепотно приподняв кончиками пальцев длинную юбку, развела ее в стороны. Елизар от смущения даже забыл, как отвечают по-приличному.
— День добрый, — чуть слышно сказала девица по-немецки. — Не знаю, как вас и благодарить. У нас с Катажинкой, — ока пальчиком показала на свою горничную, — нет здесь никаких друзей. Мы — проезжие чужестранки,#и неизвестно, пустят ли нас еще в Московию или хотя бы в Прибалтийские земли, завоеванные русскими. Мой единственный брат, Михалек, был ранен и оказался в плену. Я продала наше имение — все, что осталось от родителей, чтобы выкупить брата. Вот его письмо…
Она сунула руку за корсаж, достала листок.
— Михал пишет, что русские приветливы, не обижают плен- ных, что он при деле. А еще пишет, что собирается с экспедицией в Персию. Эту экспедицию посылает ваш царь. Скажите, пан, как вы думаете: ехать в Персию опасно? Я так боюсь за брата.
Елизар растерянно развел руками.
— Вот чего не знаю, того не знаю… Надо поспрошать. Я сам долго был в море, даже курантов не читал — листков, кои у французов зовутся газетами. А у вас в Польше? — Он и сам не знал, что говорит.
— Наверно, тоже так, — глянула на него паненка, — не знаю… У нас война…
— Вы русских не бойтесь, — утешил Елизар. — Про нас зря говорят, будто мы варвары. Мы никого не обижаем. В Москве премного иностранцев проживает, и давно, и никому обид не чинят. А в Питерсбурхе иностранцам вовсе вольготно. Наш царь всех, кто с добрыми намерениями, привечает. Он и сам по заграницам немало поездил, нагляделся на всякие обычаи.
И вдруг, осмелев, спросил:
— А как вас зовут, пани?
Девица, опустив глаза, ответила:
— Мое имя Анна-Ядвига-Елена, мы шляхетского роду Стшелец- ких. Если пан услышит что про моего брата, Михала-Казимира-Яна Стшелецкого…
Елизар растерялся.
— Это как лее? Зачем же три имени для одной персоны?
Паненка рассмеялась. Смех у нее был звонкий, серебристый.
— Ой, пане! Три имени у нас даются при крещении; а звали меня дома Анелькой.
— Анелька… — повторил Елизар. — Это хорошее имя. И по- русски есть похоже — Анюта. А я Елизар Артамонов Овчина-Шубников. Запомнишь? Елизар!..
— Елизар… — повторила Анелька. — Это тоже хорошее имя…
Эх, куда этим толстым телкам против его Анельки. И чего
только Акиму в них приглянулось? Вот разыскать бы теперь ту Аннушку!
Глава 10
ПОРОХОВАЯ МЮЛЬНЯ
Мастер Иоахим, несмотря на свой более чем преклонный возраст — было ему без малого девяносто лет, оказался деятельным и даже резвым старичком. Одетый по-старомодному — так, как давно уж не одевались, — с седенькой бородкой эспаньолкой — таких тоже уже не носили, — Иоахим словно помолодел, занявшись делом.
Майор Логинов, Елизар и Аким с ног сбились, лазая в пороховые погреба под остатками крепостных стен. Мастер с ног не сбился, потому что его большей частью носили на руках: уж больно круты и скользки были полуобрушенные ступени. Порох старик испытывал на вкус, запах и цвет, как повар или кондитер. Вытащит щепотку или комочек из бочки, долго нюхает, лизнет раз-другой, поднесет к свету, начнет разминать в пальцах. Иной раз бросит на землю, сердито прошамкав:
— Дрэк… раус!
Это означало — выноси и выкидывай, никуда не годится.
В другой раз заведет к потолку выцветшие стариковские глаза, подумает и скажет:
— Добавим сюда сальпетер, то есть селитру, перемелем… Тогда поглядим, что выйдет.
В этот день мастеру с утра понадобилось съездить на мюльню. По дороге терпеливые майор и Елизар уже в который раз выслушивали рассказ старика о том, как в молодости он был искусным литейщиком и пушкарем, владел собственной пушкой-кулевриной, длинной, как бревно, весящей не менее трехсот пудов без станка. В то время пушкари составляли отдельное ремесленное сословие. Мастер, владевший пушкой, со своими подмастерьями нанимался в войско любой воюющей страны. Иоахиму тоже довелось повидать свет: служил и в Нидерландах, и во многих немецких княжествах, участвовал в осаде крепостей и городов, пока однажды красавица кулеврина не разорвалась по всей своей длине, оттого что неопытный подмастерье заложил в нее слишком большой заряд. Ах, какая это была пушка! Звали ее «Рыкающий лев», об этом свидетельствовала надпись, отлитая на стволе. Кроме того, ствол был украшен изображением львиной морды и двух дев, держащих лавровый венок. Вот в те годы Иоахим и научился пороховому делу и изготовлению ядер.
