Роберт Лоу - Дорога китов
― Принеси мне сухих дров, Орм сын Рерика.
Я принес ― что было непросто на этой мокрой отмели, ― и он запалил большой костер, потом положил на него тушку. Запах паленого меха и горящего мяса пополз к торговцам ― иные из них торопливо перекрестились.
Когда все было сделано, Иллуги Годи оставил тлеющую тушку на камне, взял свои скудные пожитки, и мы оба доплелись, спотыкаясь, по гальке до грубой травы и дальше ― к темной груде Бирки. На Торговом лугу, напротив высокого частокола и больших двойных створов северных ворот, без всякого порядка стояли мазанки.
Там же вросли в землю два немаленьких дома ― срубы из почерневших от времени бревен, замазанных по щелям глиной. Один ― для дружины, стоящей в Борге ― большой крепости, которая возвышалась слева от нас, а второй для таких, как мы, вооруженных гостей, пришельцев, которым следовало оказать гостеприимство, но так, чтобы добрым горожанам Бирки не надобилось приглашать их в свои укрепленные дома.
В воротах два скучающих стражника в круглых кожаных шапках, со щитами и копьями следили, чтобы никто не входил в город с оружием серьезнее столового ножа. А поскольку ни один здравомыслящий человек не желал оставлять у них свое оружие, не надеясь на возвратном пути получить его обратно, то было немало ругани со стороны тех, кто не привык к таковому правилу, а потом они тащились обратно в свои жилища, дабы отдать оружие на сохранение кому-нибудь, кого они знали.
По дороге к гостевому дому Иллуги Годи то и дело указывал мне на всякие разности, но вдруг остановился, завидев одного из наших ― тот брел от берега, словно в тумане, будто замороженный.
Сперва я ничего не понял, потом, когда Иллуги Годи, взяв за плечо, повернул его к нам лицом, узнал Эйвинда из Хадаланда ― так его звали. Лицо у него было тонкое, а глаза какие-то обреченные. Мой отец говорил, что он тронутый, но не назвал причины.
И точно ― что-то его коснулось, и от этого волоски у меня на руках стали дыбом: Эйвинд был бледен, как мертвец, а из-за темных волос еще больше смахивал на покойника, и глаза над бородой выглядели как темные впадины на черепе.
― Что с тобой случилось? ― осведомился Иллуги, а я насторожено озирался.
Ветер свистел, холодный и яростный, ночь настала внезапно, безнадежно чахлый жидкий свет сумерек угасал, и люди выглядели тенями. У ворот и выше, в крепости, зажглись огни ― маленькие мерцающие желтые глазки, от которых тьма становилась еще темнее. Ничего необычного.
Иллуги повторил вопрос, и Эйвинд заморгал, словно ему в лицо плеснули водой.
― Ворон, ― проговорил он наконец. Голос наполовину удивленный, наполовину еще какой-то... тусклый, что ли. Покорный. ― Я видел ворона.
― Наверное, ворону, ― предположил Иллуги. ― Или сумеречный свет сыграл шутку.
Эйвинд покачал головой, потом посмотрел на Иллуги, словно только теперь ясно увидел его. Он схватил Иллуги за руки; борода у него дрожала.
― Ворон. На отмели, на камне с тушкой зайца, принесенного ему в жертву.
Я услышал, как Иллуги быстро втянул в себя воздух ― и то же сделал Эйвинд. Глаза у него от страха были безумные.
― Что было у тебя в голове? ― осведомился Иллуги Годи.
Эйвинд, бормоча что-то, покачал головой. Слова унес порыв ветра, и я уловил только «ворон» и «судьба». Я задрожал, потому как увидеть одну из птиц Всеотца на жертвенном приношении ― это знак близкой смерти.
Иллуги схватил его за руки и встряхнул.
― Что было у тебя в голове? ― свирепо прошипел он.
Эйвинд посмотрел на него, сведя брови, и снова покачал головой, сбитый с толку.
― В голове? Что ты имеешь в виду?..
― Ты вспоминал или просто думал?
― Думал, ― ответил он.
Иллуги проворчал:
― О чем?
Эйвинд поморщился, потом лицо его разгладилось, и он посмотрел на Иллуги.
― Я смотрел на город и думал, как легко его сжечь.
Иллуги похлопал его по плечу, потом указал на кучу брошенного добра.
― Иди в гостевой дом и не тревожься. Ворон, конечно, любимец Одина ― но весть эта не тебе. Она мне, Эйвинд. Мне.
Как он обрадовался ― смотреть противно.
― Правда? Ты говоришь правду?
Иллуги Годи кивнул, и Эйвинд, помешкав, взял свои пожитки и побрел навстречу маслянистому свету гостевого дома.
Иллуги, опираясь на свой посох, озирался. А я злился: сначала Эйвинд перепугался, увидев одного из воронов Одина, вестника смерти, а потом ушел, нимало не беспокоясь о том, что предсказанную судьбу взял на себя другой. Я сказал об этом. Иллуги пожал плечами.
― Кто знает? Это может быть Хугин-Мысль... ворон мудрый и хитрый, как Локи, ― отозвался он. Потом посмотрел на меня ― на бахроме седеющей рыже-золотой бороды отблеск света. ― С другой стороны, это мог быть и Мунин-Память ― Бирка ведь уже горела.
― Значит, ты думаешь, что это предупреждение? Потому что оно пришло к твоему жертвоприношению за погибших? ― спросил я, поежившись.
― С третьей стороны, ― насмешливо продолжил Иллуги, ― этого Эйвинда коснулся Локи. Он любит огонь, помешан на огне. Ему уже дважды не давали развести огонь на «Сохатом». Разумеется, он имел оправдание, мол, горячая еда для всех, сухие сапоги; однако именно он хотел поджечь постройки у часовни святого Отмунда уже после того, как там забили тревогу.
Я вспомнил: да, именно он призывал сжечь все.
― Значит, он ошибся? ― спросил я, но Иллуги поднял свои пожитки и, больше не сказав ни слова, повел меня к гостевому дому.
Мне хотелось спросить у него, что будет, когда Эйвинд расскажет остальным, но я вовремя сообразил: Иллуги уже знает, что Эйвинд ничего не расскажет. Теперь, когда страх и облегчение прошли, он поймет, каким же трусом показал себя в тот миг, и уж конечно, никому не станет рассказывать, как он обдристался.
Гостевой дом был просторен, чист и хорошо обставлен, с ямой для очага и множеством спальных клетей ― на всех все равно не хватило, зато появилась возможность убедиться, кто есть кто в Обетном Братстве.
Я, само собой, оказался в конце концов на полу у двери, на самом сквозняке, но это и не удивительно. Мой отец получил хорошую клеть, как и Эйнар, и Скапти, и другие ― это тоже понятно. К моему удивлению, Колченог тоже получил место, а Гуннар Рыжий после короткой стычки ― пощерились и порычали ― выставил Стейнтора из своей. Ульф-Агар с усмешкой смотрел, как обозленный лучник, ссутулившись, уходит прочь.
― Береги свою спину, горячая голова, ― посоветовал он. ― Как бы тебе не пришлось вытаскивать из нее наконечники стрел.
