Василий Ян - Том 1
— Плыви дальше с попутным ветром! — ответил моряк.
Старик, держа меня за плечо, бормотал:
— Славный будет корабль! На нем смело можно доехать до Счастливых островов. Пойдем, Элисар, домой. Проводи меня.
Я нехотя побрел домой. Как рассказать матери, что Абибаал прогнал меня? Ей ведь так нелегко было упросить его, чтобы он взял меня в ученье.
— Элисар, почему ты вернулся так рано? — спросила мать, едва мы ступили на порог.
Я остановился, не решаясь сказать.
— Ну, говори же! Что-нибудь плохое?
— Меня Абибаал выгнал вон и бросил вдогонку кусок глины.
— Что же ты наделал? — всплеснула она руками. — Вероятно, ты разбил кувшин или нагрубил хозяину? Ну не плачь, стыдно мальчику плакать!..
Почтенный путник, входи с миром. Очаг согреет тебя.
4. Я ПОМОГАЮ СТАРИКУ
Узнав о моем горе, старик сильно взволновался:
— Как же так: ты учился ремеслу, старательно работал — и вдруг хозяин без всякой причины тебя прогоняет? Здесь несправедливость и человеческая злоба.
Мать сказала:
— Может быть, еще все уладится. Я сама схожу к горшечнику, обниму его ноги, и тогда он пожалеет бедную женщину, потерявшую кормильца дома.
— Нет! — воскликнул старик. — Этот горшечник мне не нравится: у него вид откормленного индюка. Может быть, твой мальчик сумеет заняться другим делом, которое будет не хуже, чем ремесло горшечника.
— Но только чтобы он не сделался моряком, — сказала мать и ушла в угол; она молча плакала.
Старик позвал меня к себе:
— Подойди сюда, сядь передо мной; слушай и отвечай на мои вопросы.
Он опустился на скамеечку, а я, подобрав под себя ноги, сидел против него на камышовой циновке.
— Знаешь ли ты, где можно найти хорошую, чистую глину без примеси песка?
— Еще бы не знать! Ее много там, близ дороги к Ливанским горам.
— Отлично! Мог бы ты наделать глиняных плиток величиной с мою ладонь?
— Он показал сморщенную кисть, покрытую волосами, и растопырил пальцы. — Только плитки надо делать ровными, одинаковыми и чистыми.
— Чтобы они были одинаковы, я сперва сделаю деревянную дощечку такой величины, как тебе нужно, а потом уже буду по этой дощечке обрезать ровные глиняные плитки.
— Ты хорошо смекнул. Если ты мне будешь изготовлять такие плитки, я тебе буду за них платить столько же, сколько хотел платить горшечнику.
Завтра же ты возьмешься за дело.
Я подумал: «Зачем Софэру нужны эти плитки? Не хочет ли он их обратить в золото, как, говорят, умеют это делать хохомы? [41]»
Но плитки нужны ему были для другого.
— Ты хочешь научиться читать и писать? — спросил Софэр.
— Это только ученые люди могут заниматься таким трудным делом, — проговорила из угла мать. — А при нашей бедности разве мы можем учить этому наших детей!
Софэр взял прутик, насыпал золы на пол, разгладил ее и начертил мне такой знак:
— Что это тебе напоминает?
Я подумал, посмотрел справа, посмотрел слева и сказал:
— Если повернуть немного, то этот знак похож на голову быка с рогами и ушами, — и нарисовал пальцем на золе.
— Верно! Вот этот знак и есть «алеф», по-сидонски [42]значит «бык». Если мы этот знак напишем, то будем говорить «а». А вот этот знак похож на дом или шатер — «бет» — и произносится как «б». Ты можешь его повернуть вот так, и тогда он совсем похож на шатер, из которого идет дымок. Ведь наши деды не жили в земляных хижинах, как мы живем теперь, а кочевали с баранами по полям: то здесь расставят свои шатры, то в другом месте, где хорошая трава.
Мать подошла ближе и тоже внимательно смотрела, как старик рисовал на золе свои значки.
— Этот знак не напоминает ли тебе голову нашего большого друга и труженика верблюда — «гимель», голову на длинной тонкой шее? Этот значок читается как «г». А вот этот вьется, как волна, и означает «мем» — «вода» — и читается как «м».
Так Софэр стал мне показывать разные буквы, и я в первый же день выучил, как пишутся некоторые из них. Их можно складывать вместе, и тогда получаются интересные слова. Писать надо справа налево. Первое слово, которое я написал, было «ам», что значит «мать».
На другое утро, когда совсем рассвело и повсюду заблеяли козы, уходившие с пастухами в горы, я побежал к моим друзьям. Они на гумне, около мельницы, заняты были игрою в «шарики».
Все почти были в сборе: Менахем с разбитой губой, тощий Мендола, обжора Гамалиель — две редьки торчали у него за пазухой, — косой Бахья и маленький Ханания. Бахья, прищурив один глаз, целился в рассыпанные глиняные шарики; ловко сбив сразу три, он вдруг увидел меня и закричал:
— Эли, разве сегодня праздник, что ты с нами?
Я раздувался от важности — ведь я мог им рассказать столько новостей, о которых они и не подозревали.
— Сознайся, что ты плохо смотрел за телятами Абибаала и он тебя прогнал, — заметил Гамалиель, принимаясь за редьку.
— Ну так что ж, что прогнал? Зато вчера я смотрел, как строят корабль, и научился писать слова! — И я рассказал им и про старика, и про купленный им мой глиняный кораблик.
Мальчики слушали раскрыв рты, а маленький Ханания даже сел на землю и заревел, говоря:
— Я боюсь, что старик придет ко мне ночью и будет охать и кашлять!
Но остальные на него зашикали. Гамалиель сунул ему в рот недоеденную редьку, и Ханания замолк.
Все мои друзья — отчаянные храбрецы; сколько раз мы вместе ходили на кузницу сердитого Бен-Барзила, и, хотя он бранился и грозил щипцами, мы все равно смотрели, как он плавил медь, светившуюся как солнце; вместе мы пускались на старой лодке в море, ныряли за крабами, каракатицами и морскими ежами, лазили в чужие огороды за горохом, но никогда друг друга не выдавали. Все мы однолетки, кроме маленького Ханании.
Друзья пошли за мной — они хотели посмотреть на волосатого старика и на его старую бедную ослицу. Тихонько вошли мы в хижину и остановились у дверей. Старик, увидев нас, приподнялся и облокотился на руку.
— Кто эти маленькие люди? Я плохо вижу, — простонал он.
— Это мои друзья, дети авалинских рыбаков. Они пришли пожелать тебе скорее выздороветь.
Гамалиель громко воскликнул:
— Проживи сто тридцать лет и повидай весь свет!
— После такого пожелания, конечно, я поправлюсь и еще объеду самые далекие страны.
— Ступайте, не мешайте Софэру-бобо [43], — сказала мать. — А ты, Эли, посиди около больного и, если он попросит пить, дай ему козьего молока.
Я сел около старика и слушал, как он бормотал непонятные слова на каком-то чужом языке.
