Юлия Нестеренко - «Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков
Я так разоткровенничался с Лагодинским, что рассказал ему о том, как родители в марте 1942 провожали меня после краткосрочного отпуска обратно на фронт. Шел дождь, и по лицу моей матери катились дождевые капли, смешиваясь со слезами. Она держала меня за руку, как маленького, и все повторяла, что не переживет, если со мной что-то случится, уговаривала, чтобы я берег себя (как будто это возможно на фронте!). Я смотрел на ее родное лицо с преждевременно появившимися после гибели дяди Артура морщинами и думал, что, возможно, вижу ее в последний раз. Отец хмурился: я знал, что он давно уже не верит в победу Германии и недоволен тем, что я напросился воевать на Кавказе. Но вот паровоз загудел, до отправления оставались считаные секунды, тогда мама упала мне на грудь и разрыдалась, я сам был готов расплакаться, но я был солдат — как я мог проявить такую слабость на глазах у товарищей?! Я неловко прошептал ей пару успокоительных слов, поезд уже тронулся, я на ходу вскочил на подножку и долго-долго смотрел на оставшиеся на перроне фигурки двух самых дорогих для меня людей…
А вот о некоторых других подробностях моей фронтовой биографии рассказать русскому полковнику я не решился.
В сорок первом я представлял войну как захватывающее приключение, позже я понял, какое это кровавое и страшное дело.
Я не боялся встретиться лицом к лицу с любым врагом, никто не скажет, что я хоть раз струсил в бою, но я не был готов воевать теми методами, что требовал от нас оберштурмфюрер Шмеккер! Он постоянно ругал меня, называл сентиментальным слюнтяем и кричал, что если он отдаст такой приказ, то я должен буду стрелять, невзирая кто передо мной: ребенок, женщина или старик. «Славяне неполноценная раса, они должны быть безжалостно уничтожены», — внушал он мне. Но я знал, что перед нами не унтерменши, я много лет жил в этой стране, я понимал русский язык и уважал их культуру Я был в шоке от того, что позволяли себе в обращении с мирными жителями некоторые из моих однополчан, особенное отвращение вызывала беспардонная жадность и звериная жестокость шарфюрера Хешке и Хайнца. Много раз мои понятия о нравственном долге приходили в конфликт с требованиями командиров, особый ужас вызывали карательные акции. Я пытался изворачиваться, то напрашиваясь часовым, чтобы не принимать участия непосредственно в самом грязном деле, то вовсе прикидываясь больным, и меня оставляли в казарме, но я понимал, что постоянно так продолжаться не может, и рано или поздно меня вынудят к исполнению бесчеловечного приказа.
Поэтому я был рад, когда попал в составе разведгруппы «Бергман» в Чечню. Но этот поворот оказался всего лишь зловещей издевкой судьбы! Если в Белоруссии нам приходилось гоняться за партизанами, то в Чечне я сам попал внутрь своеобразного партизанского отряда и увидел, что в этих условиях самые жестокие методы войны достигли своего апогея! Не связанные более условностями воинского устава Шмеккер и Хайнц смогли проявить самые худшие черты своего характера, а нравы повстанцев вовсе этому не препятствовали. Я попал в тупик и не видел из него достойного выхода. Теперь слова русского полковника давали мне надежду на такой выход, они помогли мне на многое взглянуть иначе!
Рассказывает старшина Нестеренко:
— К середине сентября стало ясно, что сроки, поставленные гитлеровским командованием для взятия Кавказа, невыполнимы. Шестого сентября планировалось взять Грозный, шестнадцатого — Махачкалу. Но вермахт увяз в тяжелых боях под Моздоком и Малгобеком. Ежедневно мы собирались у плоской черной тарелки репродуктора и, затаив дыхание, слушали очередную сводку Совинформбюро. Сообщения внушали надежду и вселяли гордость за беспримерный героизм наших солдат.
ЧАСТЬ 3
Рассказывает старшина Нестеренко:
— В середине сентября германские войска начали наступление на Эльхотовском направлении, стремясь пробиться через так называемые Эльхотовы ворота и по долине реки Сунжа выйти к Грозному. Эти ворота — долина шириной 4–5 километров между двумя тянущимися параллельно реке Терек грядами невысоких лесистых гор, обильно изрезанных ущельями и оврагами. По правому берегу текущего по долине Терека расположено чеченское селение Эльхотово, через него проходят несколько автомобильных дорог и железная дорога Прохладный — Грозный. Бои в этом районе шли примерно до конца сентября, но гитлеровцы успехов не добились.
Полковник пока держит пленных фрицев у себя в старой казачьей крепости под предлогом того, что двое из них нуждаются в медицинской помощи.
Наша крепость очень похожа на ту, что описывал Лермонтов в бессмертном «Герое нашего времени». Правда, еврей-энкавэдэшник мало напоминает добрейшего Максима Максимыча, а я еще менее похож на Печорина. Впрочем, абреков, претендующих на роль Казбича, в горах хоть отбавляй.
Радист Гроне уже передал несколько радиограмм. Чтобы родные не волновались. Но без всякой дезы. Пишет: «Отряд преследуется частями НКВД, с трудом вырвались из окружения. Двое ранены. Вынуждены скрываться в горах. Работаем с местным населением. Пока нет возможности проводить диверсии».
Как говорится, пишет правду, одну только правду и ничего, кроме правды. Отряд действительно окружен НКВД: по приказу полковника Лагодинского мы окружили их «трогательной заботой». Я даже таскаю Гюнтеру в госпиталь сигареты и выпивку, хотя врач запрещает. И работу фрицы с местным населением действительно проводят. Особенно с нашими медсестрами. Те поначалу их чурались, а теперь глазки строят. А что, все они ребята симпатичные. Особой популярностью пользуются Крис со своей гитарой и бравый казак Ростоцкий. Забавно, что Кристиан ради прекрасных глаз медсестрички мгновенно перекрасился в русского. По маме нацию стал считать. Мол, по-настоящему меня не Димпером, а Костей Шаламовым надо звать. И немецкий акцент полностью исчез, и даже рыжая веснушачатая морда стала какой-то рязанской.
За каждую радиограмму фрицы торгуются как цыгане на базаре, до хрипоты оспаривая каждое слово. Наивные! Сначала Пауль даже шифр не выдавал.
Для зашифровки и расшифровки радиограмм Паулю служит специальная бумага в клеточку по горизонтали и вертикали. На первой строчке листа клетчатой бумаги размещаются строчки слова ключа полностью — они занимают по вертикали 31 клетку. Во второй строчке слова ключа повторяются с первой клетки и далее через одну клетку до 31-й клетки включительно. Таким образом, размещаем 16 знаков, оставшиеся 15 знаков начинаем размещать на этой же строчке также через одну клетку, но с той клетки по счету, в который месяц будем работать, указывая тем самым цифрой название месяца. На третьей строчке пишутся цифры под буквами, начиная с буквы «А». Таким образом, зашифровываются буквы цифрами — в порядке алфавита. Название местности и имена собственные абвер велит шифровать дважды.
