Александр Дюма - Сорок пять
– Вы подадите им ужин.
– Слушаюсь.
– Вы устроите их на ночлег, если к тому времени я не подготовлю им помещение.
– Обязательно.
– Словом, вы будете всецело к их услугам, – и никаких расспросов.
– Все сделаем, как прикажете.
– Вот вам тридцать ливров задатку.
– Договорились, монсеньер. Мы устроим вашим землякам королевский прием. И если бы вы пожелали убедиться в этом, отведав вина…
– Спасибо, я вообще не пью.
Капитан подошел к окну и подозвал ординарца, оставшегося с лошадьми.
Тем временем мэтр Фурнишон кое о чем поразмыслил.
– Монсеньер, – сказал он (получив три пистоля, так щедро выданные ему в задаток, мэтр Фурнишон стал именовать своего гостя монсеньером). – Монсеньер, а как же я узнаю этих господ?
– Правда ваша, тысяча чертей! Я ведь совсем забыл. Дайте-ка мне сургуча, бумаги и свечу.
Госпожа Фурнишон тотчас же принесла требуемое. Капитан приложил к кипящему сургучу драгоценный камень кольца, надетого на палец его левой руки.
– Вот, – сказал он, – видите это изображение?
– Красавица, ей-богу.
– Да, это Клеопатра. Так вот, каждый из моих земляков представит вам такой же точно отпечаток, а вы окажете гостеприимство подателю этого отпечатка. Понятно?
– На сколько времени?
– Сам еще не знаю. Вы получите соответствующие указания.
– Так мы их ждем.
Прекрасный капитан сошел вниз, вскочил в седло и пустил коня рысью.
В ожидании, пока он вернется, супруги Фурнишон положили в карман свои тридцать ливров задатка, к величайшей радости хозяина, беспрестанно повторявшего:
– Военные! Вот видишь, вывеска-то себя оправдала, мы разбогатеем от меча!
И, предвкушая наступление 26 октября, он принялся до блеска начищать все свои кастрюли.
Глава 8.
СИЛУЭТ ГАСКОНЦА
Мы не осмелились бы утверждать, что г-жа Фурнишон проявила всю ту скромность, которой требовал от нее посетитель. К тому же она, вероятно, считала себя свободной от каких-либо обязательств по отношению к нему, поскольку в вопросе о «Мече гордого рыцаря» он оказал поддержку ее мужу. Но так как ей предстояло угадать гораздо больше того, что было сказано, она начала с подведения под свои догадки прочных оснований, именно – с попыток разузнать, кто же был неизвестный всадник, который так щедро оплачивал гостеприимство для своих земляков. Поэтому она не преминула спросить у первого же попавшегося ей на глаза солдата, как зовут капитана, проводившего в тот день учение.
Солдат, по характеру своему, вероятно, более осторожный, чем его собеседница, прежде всего осведомился, по какому поводу она задает ему этот вопрос.
– Да он только что вышел от нас, – ответила г-жа Фурнишон, – он с нами беседовал, и, естественно, нам хотелось бы знать, с кем мы разговаривали.
Солдат рассмеялся.
– Капитан, проводивший учение, не стал бы заходить в «Меч гордого рыцаря», госпожа Фурнишон, – сказал он.
– А почему, скажите, пожалуйста? – спросила хозяйка. – Что, он для этого слишком важный барин?
– Может быть.
– Ну так я скажу вам, что он не ради себя лично заходил в гостиницу «Гордого рыцаря».
– А ради кого?
– Ради своих друзей.
– Капитан, проводивший сегодня учение, не стал бы размещать своих друзей в «Мече гордого рыцаря», ручаюсь в этом.
– Однако же вы не очень-то с нами любезны. Кто же этот господин, который слишком знатен, чтобы размещать своих друзей в лучшей парижской гостинице?
– Вы спрашиваете о том, кто сегодня проводил учение, ведь правда?
– Разумеется.
– Ну, так знайте, милая дамочка, что проводивший сегодня учение – это не кто иной, как господин герцог Ногаре де Ла Валетт д'Эпернон, пэр Франции, генерал-полковник королевской инфантерии и даже немножко больше король, чем само его величество. Ну, что вы на это скажете?
– Скажу, что если это он был у нас сегодня, то нам оказана большая честь.
– Употреблял он при вас выражение «тысяча чертей»?
– Да, да! – сказала на это г-жа Фурнишон, которая видела на своем веку немало удивительных вещей, и выражение «тысяча чертей» не было ей совсем незнакомо.
Можно представить себе, с каким нетерпением ожидалось теперь 26 октября.
Двадцать пятого вечером в гостиницу вошел какой-то человек и положил на стойку Фурнишона довольно тяжелый мешок с монетами.
– Это за ужин, заказанный на завтра.
– По скольку на человека? – спросили вместе оба супруга.
– По шесть ливров.
– Земляки капитана откушают здесь только один раз?
– Один.
– Значит, капитан нашел для них помещение?
– Видимо, да.
И посланец удалился, так и не пожелав отвечать на расспросы «Розового куста» и «Меча».
Наконец вожделенное утро забрезжило над кухнями «Гордого рыцаря».
В монастыре августинцев часы пробили половину двенадцатого, когда у дверей гостиницы остановились какие-то всадники, спешились и зашли в дом.
Они прибыли через ворота Бюсси и вполне естественно, оказались первыми, прежде всего потому, что у них всех были лошади, а затем ввиду того, что гостиница «Меча» находилась в каких-нибудь ста шагах от ворот Бюсси.
Один из них, которого по его бравому виду и богатой экипировке можно было принять за их начальника, явился даже с двумя слугами на добрых лошадях.
Каждый из прибывших предъявил печать с изображением Клеопатры и был весьма предупредительно принят супругами, в особенности молодой человек с двумя лакеями.
Однако, за исключением этого последнего, гости вели себя довольно робко и даже казались несколько обеспокоенными. Видно было, особенно когда они машинально дотрагивались до своих карманов, что их одолевают немаловажные заботы.
Одни заявляли, что хотели бы отдохнуть, другие выражали желание прогуляться по городу перед ужином. Молодой человек с двумя слугами спросил, что новенького можно увидеть в Париже.
– А вот, – сказала г-жа Фурнишон, которой бравый кавалер пришелся по вкусу, – если вы не боитесь толпы и вам нипочем простоять на ногах часа четыре, можете пойти поглядеть, как будут четвертовать господина де Сальседа, испанца, устроившего заговор.
– Верно, – сказал на это молодой человек, – верно, я об этом деле слыхал. Обязательно пойду, черт побери!
И он вышел вместе со своими слугами.
К двум часам прибыла дюжина новых путешественников группами по четыре-пять человек.
Кое-кто являлся в одиночку.
Один даже вошел, как сосед, без шляпы, но с тросточкой. Он на чем свет стоит проклинал Париж, где воры такие наглые, что неподалеку от Гревской площади, когда он пробивался через тесную кучку людей, с него стащили шляпу, и такие ловкие, что он не смог заметить, кто именно был похитителем.
