Красавчик Саша - Курганов Ефим

Среди сопровождавших меня был депутат-радикал Боннэр, которого представили мне как члена правящих кругов Франции. Я очень рассчитывал, что он придаст весу нашей делегации. Но на него внимания обращали крайне мало. В основном обхаживали меня, как будто я был не финансист, а настоящий политический деятель.

Хотя бы несколько слов необходимо сказать о состоявшемся банкете. В нем приняло участие правительство во главе с регентом Хорти, весь дипломатический корпус, сливки венгерской знати.

По личному указанию регента, на банкет (он состоялся в отеле «Ункария», в котором мне со «свитой» отвели весь бельэтаж) выставили исторические сервизы из городской ратуши. Обычно это делается лишь в тех случаях, когда прибывают королевские особы.

Я был усажен на самое почетное место; по правую руку от меня находился регент, по левую — французский посланник.

Взоры всех присутствующих устремились на меня — в этих словах нет ни единого грана хвастовства. Ведь элита Венгерской республики рассчитывает, что я в качестве финансиста смогу обеспечить хождение венгерских бумаг, а это хоть как-то компенсирует серьезные территориальные потери, понесенные крупными здешними землевладельцами.

Да, державы-победительницы слишком уж жестоко обошлись с Венгрией. Утеряны, а точнее, отобраны тысячи гектаров поместий. Правда, за секвестированные владения обещана компенсация, но покамест это — только на словах, увы.

Венгры надеются, что я как человек дела туманные обещания политиков доведу до самого непосредственного исполнения. А я и в самом деле доведу! Все сделаю для того. Надо будет — надавлю на Лигу Наций. Или куплю ее.

Я прямо так и сказал на банкете. И мои слова встретили даже и не рукоплесканиями, а настоящим, не прекращающимся шквалом самых что ни на есть восторженных оваций. Зал, хотя в нем было собрано отборнейшее общество, совершенно благовоспитанное, просто ревел.

Моим словам все не поверили, а зря: слова эти отнюдь не бравада. Намерения мои абсолютно серьезны. И я почти уверен, что со временем венгерские боны станут едва ли не самой солидной бумагой на земном шаре. А спасена в результате будет не только ограбленная бандитами-политиками венгерская аристократия, но и я. Да и Франции от этого хуже не станет. Всем вообще станет лучше.

Не могу не сознаться: я вернулся из Будапешта в чрезвычайно приподнятом настроении. Эта исключительная вера венгров не только поразила меня, но еще и вдохновила, окрылила, и нынче я просто ощущаю в себе струящуюся, бурлящую энергию.

Я все сделаю, что в силах и не в силах; лишь бы только мне сопутствовала удача и на сей раз.

16 декабря

С раннего утра пришлось мчаться в Байонну.

Мне вообще приходится там бывать даже более чем часто. Собственно, другого выхода-то и нет. Тамошний банк «Муниципальный кредит» — ведь мое кровное детище.

Более того, он есть прямое осуществление давнего плана. И хотя в целях безопасности моей подписи на документах «Муниципального кредита» нигде не значится, всем там заправляю как раз я; можно сказать, единолично…

Кстати, у меня в помещении банка имеется свой персональный кабинетик, вполне уютный, там я иногда и ночевать остаюсь, ежели задерживаюсь в Байонне. А еще в кабинетике есть заветный сейф, в коем я храню драгоценности испанских грандов, вот уже несколько лет как осевших в Байонне. Признаюсь откровенно: содержимому сего сейфа цены нет.

Кроме того, в этом чудном баскском городишке мне принадлежит еще и ломбард, а также лавка, в коей изготавливается и продается всякая занятная, а главное, мастерски выделанная бижутерия. Особливо ювелиры мои тяготеют к имитации бриллиантов и изумрудов (тут они профи). Впрочем, это, строго говоря, даже и не лавка, а самый настоящий небольшой заводик.

Так что без Байонны мне никак. Там у меня банк, ломбард и заводик. И все они — как бы звенья одной цепи.

В целом в Байонне дела мои идут вполне успешно и даже очень. Но именно это-то как раз меня и тревожит. Слишком уж все хорошо да тихо, слишком уж слаженно. Это-то и подозрительно. Так уж повелось, что кто-то непременно должен подкапывать под меня, а в Байонне вроде ничего подобного не происходит, что как раз и странно.

Иногда я мотаюсь в Байонну просто, чтобы успокоить себя. Так было и на сей раз.

Съездив туда на один денек, я себя как-то успокоил, но на самом деле все-таки не очень. Слишком уж благостно там. А мэр-депутат Байонны смотрит на меня как на божество какое, словно на благодетеля. Чересчур, мне кажется. Не к добру, ох не к добру такие восторги!

Ладно, поглядим, каково будет. Рождество всё же на носу, вряд ли что сейчас произойдет. Нынче все заняты поиском подарков, а не тем, чтобы «негодяю» Стависскому «удружить». Думаю, хоть какая-то пауза мне явно обеспечена. Рассчитываю на это. И значит, будет — надеюсь — время подумать и придумать что-нибудь.

17 декабря

Газетчики — истинно мой бич, мое несчастье, моя трагедия. Я только и делаю, что скупаю на корню редакции и тут же закрываю паршивые газетенки и даже целые объединения. Отваливаю баснословные суммы. О, я не тщу себя надеждой, что после того они станут лояльны к моей особе.

Однако весь кошмар в том, что только я раздавлю одну газетенку, как в скорости возникает новая, в которой сидят и строчат все те же блудливые шлюхи пера. Сизифов труд, не иначе.

И все же я продолжаю покупать их. Уничтожив одну или несколько, я даю тем самым себе хотя бы временную передышку. На какой-то срок вой, поднимаемый против меня, если не стихает, то хотя бы становится не столь оглушителен.

Мне не раз уже советовали наиболее резвых газетчиков кончать. Изничтожать никчемные жизни. Сейчас ведь вообще мода пошла убивать живых людей, но я против такого, и никогда до этого не опущусь. Ни в коем случае!

А сегодня, кстати, я обедал у «Фукьеца» [3] с Жозефом (Иосифом) Кесселем. Это тоже газетчик, но в отличие от остальной братии милый, симпатичный и где-то даже родная душа. Он воспитывался выходцами из России, и с ним я могу быть откровенным более или менее и позволить себе при нем рюмочку ледяной водки, закусывая хрустящим малосольным огурчиком, совсем как у моей незабвенной мамочки.

Конечно, я и на Кесселя в полной мере не могу положиться, но хотя бы уверен, что тот не станет писать обо мне обычных мерзостей. Он старается сохранить видимость приличий. А это ведь на самом деле страшно много, ведь даже мизерное благородство с газетным ремеслом несовместимо.

Правда, Кессель активно пописывает романчики, весьма и весьма бульварные. И может в них запросто вывести и мою персону под чужим именем. Да ради бога! Лишь бы не поливал грязью непосредственно Александра Стависского.

Вообще — я считаю — мы квиты. Кессель расспрашивал меня о загадках и подводных течениях финансового мира. А я узнавал от него о тайнах и ахиллесовых пятах многих газетчиков и их хозяев. Оба мы, я надеюсь, были откровенны. За себя во всяком случае я ручаюсь.

За обед платил, естественно, я. Но для такого симпатяги, как Кессель, я готов выложить кряду и за несколько обедов у «Фукьеца». Он и правда в высшей степени душка, несмотря на вопиющую гнусность избранной им профессии.

У меня на него есть некоторые виды. Может, стоит не закрывать скупленные газеты, а сделать его редактором хотя бы одной из них? В таком случае появится орган, который будет защищать меня от клеветы на мой счет, разбрасываемой во французской прессе. А еще нужно наладить выпуск издания, специально посвященного пропаганде венгерских бумаг, разъяснению их перспективности.

Но я Кесселю ничего не сказал покамест. Да и неизвестно, согласится ли он. Не всякий ведь теперь решится открыто вступить в группу друзей «красавчика Саши». Дело-то это весьма и весьма опасное нынче — я понимаю. Но соответсвующая идейка у меня имеется: довольно-таки ясная, резонная. И я от нее все еще не отказываюсь.