Дневник шпиона - Смирнов Николай Николаевич

Дневник шпиона Кента в некоторой своей части, несомненно, представляет интерес для русского читателя. Правда, большинство политических событий дается в своеобразном освещении. Но для нас, имевших возможность составить свое мнение об этих событиях, эта своеобразность скорее курьезна, нежели убедительна.

Дневник Кента публикуется с некоторыми сокращениями. Именно, выброшены те места, где Кент касается мелких служебных дел, денежных расчетов и т. д., представляющих узко личный интерес. Однако эпизоды из семейной и интимной жизни Кента оставлены, так как они являются весьма характерными для того круга лиц, к которым принадлежал Кент.

Помимо дневника Кента в конце публикуются два документа, обнаруженные в тетради. Нетрудно убедиться в том, что приложения эти тесно связаны с содержанием тетради и являются как бы его заключением.

Дневник разбит на главы. Разумеется, это сделано не самим Кентом, а позднее при переводе рукописи на русский язык. При помощи этих заголовков, как нам казалось, читателю легче будет разобраться в материале дневника. В некоторых же случаях это поможет провести линии воспоминаний от записок Кента к событиям, которые в свое время занимали полосы советской прессы.

ТЕТРАДЬ ЭДУАРДА КЕНТА, ЛЕЙТЕНАНТА МОРСКОЙ ПЕХОТЫ

"Храброму Эдди от деда. Пиши в эту тетрадь все, что увидишь и переживешь, честно сражаясь за величие Англии. После не пожалеешь, что потратил время напрасно".

И. Кент, генерал.

Лондон, 1916 год

27 июня 1918 года. Порт Мурман. Моя правая рука искусана клопами. Я насчитал ниже локтя девять красных бугорков. При всем желании я не могу спать. Надо теперь, ложась в постель, надевать перчатки.

Я открыл чемодан, чтобы найти одеколон, и мне под руку попала эта тетрадь. Она подарена мне дедом два года назад, когда я впервые отправлялся на французский фронт. Но до сего времени я не занес в нее ни одной строчки. Только клопы пробудили во мне это желание. У меня чешутся руки. Я взял тетрадку, золотое перо и вышел на крыльцо.

Два часа ночи. Но солнце и не думает заходить. Оно стоит низко над горами, затуманенное дымом лесных пожаров и испарениями. Красный диск его похож на семафор, сигнализирующий опасность. Но света достаточно, и я могу свободно писать.

Сегодня, вернее вчера, наш транспорт "Бон-адвенчур", наконец, вошел в Кольскую бухту. Три часа мы тащились по этой длинной водяной кишке, зажатой между обветренными горами. Мои солдаты, не знавшие, куда их везут, надоедали вопросами: зачем едем, куда? Но по инструкции, полученной на французском фронте, место назначения нашей экспедиции приказано скрывать. Конечно, солдаты догадывались, что мы находимся на крайнем севере. Но север велик. И место, куда мы направлялись, мало кому известно.

В 10 часов вечера наш транспорт подошел вплотную к деревянной пристани, низкой вследствие прилива. Капитан посоветовал спустить людей, пока вода стоит высоко. Я вывел свою полуроту с парохода вполне благополучно. Солдаты, чисто выбритые, в новеньких хаки, выглядели прекрасно. Но смотреть на них было некому. Берег казался мертвым, только наши саперы, прибывшие раньше, что-то делали на запасных путях.

На пристани нас ожидал усатый полковник Келли, отчаянный либерал и необыкновенный крикун. Я сделал ему доклад по всей форме. Потом уже частным образом мы поговорили о делишках. Решено было разместить солдат в пакгаузах. Для офицеров отведен дом, где была контора. Самый дом и местоположение кругом производят удручающее впечатление. Даже океан не радует. Комната, отведенная нам, высока и велика. Но обкуренные деревянные стены с глубокими щелями сразу показались мне подозрительными. Действительно, из этих щелей, как только мы закрыли окна пледами, выползли невиданные мною страшилища: клопы. Они не велики, очень плоски, но кусаются жгуче.

Впрочем, об этом я уже писал. Таким образам, начало дневнику, — правда, не очень веселое, — положено. В будущем буду записывать в тетрадь решительно все. Во время отпуска почитаю деду.

Однако, кажется, я уже иссяк. Непривычка к литературе дает себя знать. Лучше завинчу перо и посмотрю, как сгружают с транспорта кухни и пулеметы.

2 июля. Вот уже шесть дней, как мы на Мурмане. Питаемся консервами и семгой. Производим учение, чтобы солдаты не обленились. Теперь они уже узнали, где находятся. Но это не произвело на них никакого впечатления. Едва ли кто-нибудь из англичан способен особенно радоваться, что теперь эта дикая страна принадлежит английскому королю. Завтра утром наша полурота отправляется на юг.

4 июля. Перед отправкой полуроты полковник Келли с приемами политического оратора сказал солдатам речь:

— Ребята, вы знаете, что большевики заключили с немцами мир и открыли им фронт. Немцы увозят хлеб из России. Война никогда не кончится, если этого не прекратить. Вот почему нас сюда и прислали. Мы должны двигаться вперед, пока не столкнемся с немцами. Если мы победим их, то всем будет хорошо. Больше не будет войн на земле, ребята. Поэтому вперед, и да здравствует Англия…

Солдаты прокричали "ура", им роздали шоколад, папиросы и дополнительные патроны. Посадка началась. Келли и мне сказал напутственное слово:

— Желаю вам двойной победы, лейтенант. Во-первых, конечно, занять станцию Кицу, как это постановлено. А во-вторых, разведчики говорили мне, что на этой станции есть красивая девушка. Ну, вы понимаете?

Погрузка закончилась. На первую платформу мы поставили четыре пулемета. Паровоз прицепили сзади, чтобы он толкал платформы перед собой. Поезд двинулся очень медленно. Англичане не привыкли спешить в таких случаях.

Мы прошли без всяких приключений не меньше двадцати пяти миль. Дорога лежала среди низких сосен и высоких камней. Наконец, поезд остановился. Дальше путь был разобран отступавшими большевиками.

Я свел полуроту с платформы, построил ее и повел вдоль полотна. Поезд остался ждать извещения о нашем продвижении. Мы прошли мили четыре, не выпустив ни одного патрона. Было очень жарко, и раскаленный воздух, поднимаясь от полотна, стирал контуры людей, идущих сзади. Я никогда не думал, что за полярным кругом может быть такая жара.

Наконец, мы оказались на большой равнине, посредине которой стояло несколько станционных сооружений, в том числе деревянная водокачка. На всякий случай я приказал дать залп в воздух. Дома молчали. В одном из окон показалось белое полотенце. Через десять минут мы заняли станцию.

Это и была та станция Кица, в которой нам надо было укрепиться. Главное здание было повреждено пожаром и покинуто. Но в соседнем доме оставались русские железнодорожники. Они были очень рады нашему приходу. Телеграф в обе стороны бездействовал, и они не знали, что им делать дальше. Кроме того, у них не было ни хлеба, ни соли. Никакой женщины я среди них не заметил.

Все русские вместе знали около двухсот английских слов, остатки от того времени, когда английские инженеры работали здесь. При помощи этого ограниченного словесного запаса они засвидетельствовали нам свое почтение и сообщили, что большевиков поблизости нет. Начальник станции, пожилой человек по имени Иван Петрович Турецкий, пригласил нас в свою квартиру пить чай. Я и Буд, мой помощник, выпили по чашке, а потом заявили, что остаемся жить в столовой Турецкого. Наших ребят мы поместили в сарае, выкинув оттуда железнодорожное имущество. Я дал приказ солдатам устраиваться как следует. Судя по всему, нам здесь придется задержаться.

Кругом нашего поселка лес и болота. Я выслал разведчиков, и вечером сержант мне доложил, что нигде в лесах признака неприятеля не обнаружено. Сражений не предвидится.

6 июля. Наши саперы починили путь, и теперь поезда ходят от океана до станции Кица и даже дальше. Вчера мимо нас прошел поезд со второй полуротой. Они уехали на юг занимать следующую станцию. Если все пойдет дальше таким же образом, мы останемся в глубоком тылу и будем страшно скучать. Чтобы скоротать время, я решил заниматься русским языком. По моим расчетам, север России останется за нами навсегда. Нам нужны елки, чтобы делать из них порох, шелк, бумагу. На один номер газеты "Таймс" требуется больше десятка тысяч бревен. Этот лес мы раньше покупали у России. Теперь мы его будем брать бесплатно. Мне уже приказано составить из солдат артель для рубки бревен. Я поручил это Буду, моему помощнику.