Джон Мастерс - Ночные гоцы
— Много вас собралось! И что, у каждой — душа усопшего властителя? У тебя?… И у тебя? А у какой душа того, кто еще утром правил на востоке? А?
Казалось, его голос разорвал невидимые путы. Неподвижно застывшие люди встрепенулись и, тяжело дыша, расталкивая друг друга, устремились прочь. Бумеранг ржал, и Родни, перегнувшись в седле, придерживал всхрапывающую кобылку мисс Лэнгфорд.
Сорвавшись, Родни рявкнул:
— Не валяйте дурака! В седло!
Побледневшая мисс Лэнгфорд молча скакала рядом с ним, и только когда они были вблизи военного городка, сказала:
— Не понимаю.
— Вы многого не понимаете!
Англичанке нечего совать нос в дела гуру и факиров, особенно если они отдают колдовством. Кроме того, он сорвался, и она должна была это заметить. Он ответил резко, намеренно грубо, но она и не думала сердиться. Она продолжала сосредоточенно хмуриться и снова заговорила уже на подъездной аллее Хаттон-Даннов — вскинула голову и заявила:
— Я узнаю, что все это значит.
Родни холодно поклонился и, оставшись в одиночестве, пустил коня рысью. Он ехал, низко опустив голову, так что подбородок упирался в грудь. Лужи на дороге отливали черным вороньим блеском. Он вздрогнул — он тоже ничего не понимал. Кажется, в сорок втором году на окраине Президентства старик Булстрод видел, как какой-то факир проделал что-то подобное. И вроде бы он говорил, что вороны слетаются, потому что чуют близящуюся беду. Он уже был под голыми ветвями золотого мохура[3] и сворачивал на подъездную аллею, когда из-за кустов выбежал смуглый карапуз, споткнулся, упал и расплакался. Родни рванул поводья, соскочил на дорогу и подхватил ребенка на руки. Это был самый младший сын садовника. Слезы текли по его личику вперемешку с тушью, которой были накрашены крепко зажмуренные веки.
Родни ласково сказал:
— Ох, герой! Неужели тебе уже расхотелось жить? Ну-ну, все прошло.
По аллее спешила жена садовника. Она забрала ребенка, застенчиво улыбнулась Родни, и тут же снова прикрыла лицо концом сари. Он бросил поводья на холку Бумеранга, шепнул: «В конюшню, парень», и медленно направился к дому.
В тени высоких деревьев растянулось низкое, квадратное, грязно-белое здание, окруженное колоннами. Веранда была вымощена красной плиткой. Спереди пологая лестница без перил вела к подъезду для карет, а сзади крытый проход соединял бунгало с отдельно стоящей кухней. Справа по аллее, неуверенно переставляя ножки бродил сын Родни, Робин, в голубом костюмчике и соломенной шляпе. Он покрикивал на полосатого котенка Арлекина, который, задрав хвост трубой, как сумасшедший носился под развесистым баньяном. Вдоль стены ковыляла вразвалку айя Моти, ковыряя в зубах хворостинкой, и ее белая одежда резко выделялась на фоне багровых бугенвилий, оплетавших колонны.
Все было, как всегда и он забыл про ворон. Площадка для карет за домом пустовала и он с облегчением тихо присвистнул. Значит, фабрика кружев и сплетен уже закончила работу.
Из глубины дома на переднюю веранду выбрался на ревматических ногах дворецкий Шер Дил, главнокомандующий армии слуг, и замер в величавом поклоне. Посыльный Лахман уже торопился принять шинель. Помощник повара, судомойка, водонос, прачка и мальчик, приставленный к собакам, курившие у конюшенной стены самокрутки из листьев, поднялись на ноги и склонились в приветствии, сложив руки для салама. Из кухни раздался крик повара: «Сахиб вернулся!». Склонившийся среди клумб со шпорником и розовой кларкией садовник выпрямился и застыл в раздумье. У двери в ванную сидел, положив рядом метлу и корзину, метельщик из касты неприкасаемых. Он встал и поклонился. Бультерьер Джуэл выглянул из-под косматого олеандра, дважды тявкнул, и снова погрузился в изучение интересного запаха.
Робин отбросил свою огромную шляпу, завопил «Папа! Папа!» и неверными шажками побежал через аллею. Его тут же попытались остановить. Айя пронзительно закричала:
— Баба! Топи пер лагао![4]
Ей вторил по-английски другой, почти столь же высокий голос:
— Робин! Сию же минуту надеть шляпу!
Родни подхватил сына, закинул его, визжащего от восторга, себе на плечо, и поднял голову. На крыльце стояла его жена, Джоанна. Солнце освещало капризно нахмуренное бело-розовое лицо. На синем платье сиял золотой медальон. Одной рукой она поправляла пышные золотистые кудри.
— Родни, будь любезен, надень на него шляпу, не то он загорит так, что не отличишь от ребенка прислуги.
Он опустил мальчика на землю, нахлобучил ему на голову шляпу, и поднялся на веранду. Джоанна сказала, подставляя ему щеку для поцелуя:
— Не важно, что солнце уже почти село. В саду он должен всегда быть в шляпе.
Она пошла через холл в гостиную.
Он пожал плечами и направился в спальню. Лахман следовал за ним по пятам. Родни, зевая, присел на край кровати. Лахман стянул с него темно-зеленый мундир, потом, опустившись на колени, стащил с ног сапоги со шпорами и зеленые брюки со штрипками, и подсунул домашние туфли. Со спинки стула свисала темно-бордовая бархатная куртка, на сиденье лежали брюки и, поверх них, шапка с султаном. Родни взглянул на часы: до обеда — час, через четыре часа надо переодеваться к балу. Времени, чтобы отдохнуть, достаточно. Лахман по частям собирал ему кальян. Шер Дил стоял в дверях и наблюдал за этой процедурой.
В гостиной Родни опустился в глубокое кресло. Ламповщик, он же ночной сторож, виновато, бочком пробираясь среди обилия мебели, зажигал керосиновые лампы. В камине горел огонь. Родни удовлетворенно вытянул ноги — огонь означал, что до начала жаркого сезона еще есть несколько недель. Он ощутил, насколько устал, и вдруг осознал, что до сих пор не сказал Джоанне ни слова, даже не спросил про ее гостей. Он жаждал покоя. Шер Дил уже принес бутылку бренди, и она стояла рядом, на столике. Он поколебался, глянул на жену и, стараясь производить как можно меньше шума, налил себе стакан, разбавил водой и выпил.
Джоанна, не отрывая глаз от пяльцев, спросила:
— Как прошел день, дорогой?
— Как обычно — строевая подготовка, ротные счета… — вот только…
Он бы предпочел не вспоминать о воронах.
Она спросила:
— Что «вот только»?
— Я уже возвращался домой, когда случилось какое-то странное происшествие…
Он стал рассказывать, стараясь передать ей охватившее его впечатление, и оно ожило снова.
— Конечно, отец и Карри Булстрод толковали и о более диковинных вещах… Но этого я не могу объяснить. А ты что думаешь?
— Как ты сказал — мисс Лэнгфорд была без перчаток, или без вуали, или без накидки?
