Аркадий Гайдар - Реввоенсовет
В следующую же секунду Димка получил здоровый удар по шее, так что едва не ткнулся головой о стол.
— Зачем ребенка бьешь? — вспыхнула на Головня Димкина мать. — Нашел с кем связываться.
Головень покраснел, его большая круглая голова с оттопыренными ушами, за которую он и получил в деревне кличку, закачалась насмешливо, и он ответил грубо:
— Помалкивайте-ка лучше… питерское отродье. Дождетесь вы, что я вас назад повыгоню…
Мать как-то сразу съежилась, осела и выругала глотающего слезы Димку:
— А ты не суйся, идол, куда не надо… а то еще и не так попадет…
После ужина Димка забился к себе в темные сени и улегся на груду сена за ящиком, укрывшись материной поддевкой. Он долго лежал, не засыпая.
Потом к нему пробрался Шмель и, положив голову на плечо возле шеи, взвизгнул тихонько…
— Что, брат, досталось сегодня, — проговорил сочувственно Димка, — не любит нас с тобой никто… Ни Димку, ни Шмельку… Да… — И он вздохнул огорченно.
Уже совсем засыпая, он почувствовал, как кто-то подошел к его постели.
— Димушка, ты не спишь?
— Нет еще, мам…
Мать помолчала немного, потом проговорила уже значительно мягче, чем днем:
— И чего ты суешься куда не надо? Знаешь ведь, какой он аспид… Все сегодня выгнать грозился.
— Уедем, мам, в Питер, к батьке.
— Господи, да я бы хоть сейчас… Да разве проедешь теперь, сынок. Ведь вокруг вон что делается…
— В Питере, мам, какие?
— Кто их знает. Говорят, что красные. А может, и врут. Разве теперь разберешь…
Димка согласился, что разобрать действительно трудно, потому что уж на что волостное село близко, а и то не поймешь, чье оно теперь. Говорили, что Козолуп его на днях занимал, а что за Козолуп, и какого он был цвета, неизвестно — зеленый, должно быть.
И он спросил у задумавшейся матери:
— Мам, а Козолуп зеленый?
— А пропади они все вместе взятые! — с сердцем ответила та. — Вот еще послал господь наказание. То все были люди как люди, а теперь поди-ка.
И она спросила у Димки, только что вспомнив:
— Слушай-ка, ты богу-то перед сном молишься?..
— Молюсь, молюсь, — поторопился он, натягивая поддевку на голову, испугавшись, как бы мать не вздумала расспрашивать дальше.
Так оно и выходит.
— Ой, врешь, — недоверчиво говорит мать. — А ну-ка, прочитай «Ангелу хранителю»…
Димке хочется спать. Димка боится, как бы мать не узнала, что он опять спит со Шмелем, кроме того, он никак не может вспомнить первого слова.
И Димка отвечает сердито:
— Не буду, чего без толку-то…
— Как без толку, дурак?.. — вспыхнула озадаченная мать.
Но Димка и сам видит, что сболтнул лишнее, и отвечает искренне и плаксивым голосом:
— И что это, право… днем сама ругалась, бабка по башке стукнула, Головень по шеям… Ляжешь спать, и тут никакого покоя.
В голосе его чувствуется неподдельная нотка обиды, и смущенная мать оставляет его одного…
В сенцах темно, сквозь распахнутую дверь виднеются густо пересыпанное звездами темное небо и краешек светлого месяца.
Димка зарывается глубже, приготавливаясь видеть продолжение интересного, недосмотренного вчера сна, и, засыпая, он чувствует, как приятно греет шею и дышит прикорнувший к нему верный Шмель.
* * *Высоко в синем небе плывут облака, широко по полям играет желтыми хлебами теплый ветер. Лазурно спокоен летний день. Неспокойны только люди. Где-то за темным лесом протрещали раскатистые пулеметы, где-то за краем горизонта перекликнулись глухо орудия, и куда-то промчался через деревеньку легкий кавалерийский отряд.
— Мам, с кем это?
— Отстань!
Отстал Димка, пробежал тихонько к поскотине, взобрался на одну из жердей невысокой изгороди и долго смотрел вслед исчезающим всадникам.
— Вот где жисть-то!..
— Вырасту, тоже в солдаты пойду, — охваченный воинственным задором и ерзая молодцевато по забору, решил Марьин Федька.
— Справа… по три м-а-арш!..
— А к кому, к белым либо красным?..
— Нет, — отрицательно махнул головой Федька, — в кавалерию.
— Дурак ты, — презрительно выругался Димка…
И пустился объяснять неправильность такого подхода к вопросу. Потому что кавалерия тоже разная бывает.
Федька слушал, хлопая глазами, но, кажется, не особенно понял, потому что спросил под конец:
— А везде ли кавалерия на лошадях?
И когда получил ответ, что везде, то проговорил, успокоившись:
— Ну, тогда все равно, хоть в какую…
Головень ходил злой, как черт. Каждый раз, когда через деревеньку проходил красный отряд, он убирался из избы до тех пор, пока отряд не скрывался из глаз. И Димка решил окончательно, что Головень дезертир.
Сегодня бабка послала Димку отнести Головню на сеновал ломоть хлеба и кусок сала. Димка шмыгнул на задний двор и вместо того, чтобы забираться по лестнице, пробрался с другого конца, через выломанную доску возле курятника.
Подползая к укромному логову, он заметил, что Головень что-то мастерит, сидя к нему спиной.
«Винтовка! — удивился Димка, приглядевшись. — Вот так штука!.. Зачем она ему?»
Головень тщательно протер затвор, заткнул канал ствола тряпкой и запрятал винтовку под край крыши в сено.
Подождав с минуту, Димка присвистнул. Ему было видно, как Головень сразу вздрогнул и обернулся с испуганным, тревожным выражением лица.
— Ты что, собака, тут лазишь! — крикнул он, разглядев Димку. И пытливо окинул взглядом, как бы желая угадать: видел что-либо сейчас Димка или нет?
— Бабка прислала, — равнодушно ответил Димка, подавая узелок. И добавил обиженно: — Хлеба с салом. А ты чего еще ругаешься?
Успокоившийся Головень послал его к черту, а так как, по мнению Димки, худшего черта, чем Головень, быть не могло, то он поспешно шмыгнул вниз по лесенке.
* * *Весь остаток вечера и весь следующий день Димку разбирало острое любопытство посмотреть, что за винтовку принес с собой Головень, — русскую или немецкую, или еще какую? А может, там у него есть наган? При этой мысли у Димки даже дух захватило, потому что к наганам и ко всем носящим наганы он проникался невольным уважением.
И Димка вспомнил, как однажды Яшка Федотов повстречал к ночи священника отца Перламутрия, возвращавшегося из села после свадьбы, и попросил у него одолжить один из свиных окороков. Но батя пришел в величайшее изумление от такой странной просьбы и, сказав Яшке что-то душеспасительное, собрался было ехать дальше. Тогда Яшка-вор сделал попытку овладеть окороком помимо всякого разрешения.
— А, яко тать в нощи на мя дерзаешь! — рассвирепев, взвопил отец Перламутрий. И будучи не обделен от господа дородством и силою, собирался хватить неразумного и заблудшего человека дрючком по голове. Но тут в темноте тихонько — щелк! В следующую же минуту отец Перламутрий, нахлестывая конягу, катил во весь дух, а Яшка-вор с окороком хохотал на дороге. Впоследствии он клялся и божился, что, кроме захлопывающейся медной табакерки, у него ничего не было.
