Александр Дюма - Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1
Остановимся на этом. Рассказ Клода Шоппа будет длинным, и это хорошо — ему так много надо нам поведать! Рассказ Дюма тоже не короток, он намного длиннее предисловия — и это еще лучше. Встреча с ним не только удовольствие, это счастье.
Счастье, которое многих заставит загрустить, потому что, перевернув тысячную страницу, вдруг понимаешь, что час прощания близок, и чувствуешь в горле комок.
Дж. С.
ПОТЕРЯННОЕ ЗАВЕЩАНИЕ
Последнее произведение художника, законченное или брошенное на полпути, иногда едва набросанное, будь то симфония, картина или роман, приобретает de facto ценность завещания — ultima verba.
5 декабря 1870 года Александр Дюма скончался в доме своего сына в Пюи, недалеко от Дьеппа. Четыре дня спустя, «в пятницу, 9 декабря, колонна пруссаков вошла в город […] под звуки музыки», — читаем мы в дьеппском «Наблюдателе».
Душеприказчик Дюма Луи Шарпильон, старый нотариус в Сен-Бри (департамент Ионн), мировой судья города Жизор (департамент Эр), человек очень осмотрительный, долго верил, что Нормандия «избежит вторжения пруссаков», но все же, опасаясь худшего, решил припрятать самое ценное имущество.
«Я очень сожалею, что не могу выслать Вам письмо, которое Вы просите, — пишет он Марии Дюма, — неделю назад я выкопал яму в погребе и спрятал туда несгораемую коробку с самыми важными бумагами, среди которых и это письмо; там же спрятано мое столовое серебро и проч.
Я высылаю Вам план погреба на тот случай, если я и моя жена Жанна, единственные, кто знает, где находится тайник, будем убиты. Вы, мой дорогой друг, сможете указать моим детям тайник и забрать письмо Вашего отца».
«Письмо отца» — это завещание Александра Дюма. Как указано на плане, оно было спрятано во втором погребе, у поперечной стены (место на плане отмечено кружком).
Война закончилась полным разгромом Пруссии, Шарпильон откопал коробку с документами, которые месяц спустя, 21 января 1871 года, отдал на хранение руанскому нотариусу мэтру д'Эте.
Роман-завещание «Шевалье де Сент-Эрмин»[1], погребенный на страницах пожелтевших газет, оставался в неизвестности гораздо дольше, чем реальное завещание писателя, — прошло сто пятьдесят лет, прежде чем роман увидел свет. Этот роман больше чем литературное произведение, это — вершина творчества Дюма.
Найденный романИногда случается найти то, что не искал, и происходит это тогда, когда долго не можешь найти то, что ищешь. В конце восьмидесятых я работал в «Архивах Сены», указать точнее время не могу. Я скрупулезен, когда речь идет о жизни и творчестве Александра Дюма, но совершенно легкомыслен к датам своего жизненного пути. «Архивы» находились в особняке Ле Меньян. Это старинное каменное здание, похожее на корабль, со всех сторон пропускало воду, и казалось, вот-вот должно было пойти под снос. Читальный зал был мрачным и темным даже в самые ясные летние дни. Я торопливо перебирал расставленные в алфавитном порядке маленькие засаленные карточки с потертыми уголками, которые отсылали к старым записям актов гражданского состояния, восстановленным после пожаров во времена Коммуны. Это походило на прогулку по кладбищу.
Я уже не помню, что именно искал тогда. Я еще не полностью освоился в сумрачном и бескрайнем лесу Александра Дюма с тысячью его извилистых тропинок, не до конца исследовал все закоулки его «великолепного, многогранного, разнообразного, ослепительного, счастливого, пронизанного светом» творчества, как сказал о нем Виктор Гюго. Мои надежды были скромны: вероятно, я рассчитывал найти запись о рождении какого-нибудь его побочного ребенка, сведения об одной из его любовниц или о ком-нибудь из его издателей, например о Луи-Паскале Сетье… Я заказал документы и ждал, пока их принесут. В «Архивах Сены» ждать приходится гораздо дольше, чем искать. Чтобы чем-нибудь заняться, я вытащил какой-то ящик и стал перебирать карточки. Было ли это случайностью, когда на одной из них, на букву «Д», я прочитал: «Александр Дюма (отец). Долги Жозефины, La.s., 2 стр.»?
Я схватил бланк заказа, быстро вписал свое имя, фамилию, шифр и код документа: S AZ 282, но мне пришлось изрядно подождать, прежде чем я получил два листа небесно-голубой бумаги в мелкую клетку.
Привожу здесь документ, который я тогда держал в руках, сохранив орфографию и пунктуацию автора:
Долги ЖозефиныНесмотря на очередную заметку, опубликованную во вчерашнем номере «Ле Пэи» и перепечатанную в «Монитёр юниверсель», наш сотрудник и друг Александр Дюма не только продолжает стоять на своем, но и приводит новые любопытные доказательства в дополнение к тем, которые уже высказал.
Следующие слова принадлежат не ему, а Бурьену, единственному, кто проверял счета первого консула и Жозефины: «Можно представить себе гнев и недовольство первого консула, хотя я и вполовину преуменьшил долг; он догадывался, что супруга что-то скрывает от него. Однако он сказал мне:
— Хорошо. Возьмите шестьсот тысяч франков, расплатитесь с долгами, и впредь я не хочу об этом слышать. Я разрешаю вам сказать поставщикам, что они больше ничего не получат, если не откажутся от таких чудовищных процентов. Нужно приучить их не отпускать товар в кредит с такой легкостью».
Я по достоинству оценил могущество человека, который поставил себя выше Конституции VIII года, устроил 18 брюмера и не страшился оказаться перед Коммерческим трибуналом, не оплатив долгов своей жены или оплатив только половину. Похоже, однако, что шестисот тысяч франков в то время хватило, чтобы погасить долг в миллион двести, так как Бурьен добавляет:
«Наконец после бурных протестов я, к великому своему облегчению, покончил со всем, истратив на это шестьсот тысяч франков».
И далее он пишет:
«Но вскоре г-жа Бонапарт вновь позволила себе излишества. Эта непостижимая страсть к мотовству была едва ли не единственной причиной ее несчастий. Необдуманные траты постоянно вносили беспорядок в ее дела. Так продолжалось до ее второго брака с Бонапартом, когда она, как мне говорили, стала несколько сдержанней».
Бурьена нельзя заподозрить в недоброжелательном отношении к Жозефине. Напротив, он всегда был ее лучшим другом, при каждом удобном случае горячо хвалил ее и постоянно благодарил за оказанные ему благодеяния, на которые она не скупилась.
Теперь передадим слово человеку, который, вероятно, был осведомлен о долгах Жозефины лучше, чем кто-либо другой, потому что именно он оплачивал их.
«Жозефина, — говорит Император, — питала свойственную креолам слабость к роскоши, беспорядку и расточительству. Невозможно было положить предел ее расходам, она постоянно была в долгах. Когда приходило время платить по счетам, это становилось причиной бурных ссор. Нередко она посылала сказать торговцам, чтобы они выставляли ей счет только на половину суммы. И так чуть не до самой Эльбы, где напоминания о Жозефине хлынули на меня со всей Италии».
