Георгий Свиридов - Летом сорок первого
Хлопнула дверь, она и летом на пружине, и вошел дядя Миша. Он уходил в соседний волочильный цех. Там что-то не ладилось на распределительном щитке, запутались хлопцы в схеме и по телефону вызвали дядю Мишу. А он и без схемы знает, куда и как идет напряжение. Сам участвовал в сборке того щитка еще в первую пятилетку, когда проводили генеральную реконструкцию завода и обновляли всю энергосистему.
Дядя Миша ростом не высок, но кряжист, в плечах крепок. Чем-то напоминает Борису учителя по физкультуре в техникуме. Только тот был штангистом и лыжником, а дядя Миша заядлый конник. Он и теперь часто ездит на Беговую, на ипподром. Разбирается в породах лошадей, по одному внешнему виду, по масти и стати, может определить все качества. Одним словом, как шутят ребята, дядя Миша кумекает в лошадях, как и в электромоторах.
– Как, Боря, закончил? – спросил он издали.
– Порядок, как в кавалерии, – ответил Степанов и окинул взглядом электромотор, который, судя по заявке, вчера что-то барахлил, и ему пришлось с утра с ним возиться. – Можете принимать работу.
– Счас поглядим, юноша!
Дядя Миша, водрузив на нос очки в железной оправе, склонился над электромотором, нахмурив густые с проседью брови. Они сошлись у него на переносице, и со стороны казалось, что у главного электрика двое усов: одни под носом, а другие поменьше над носом. Вынув из кармана отвертку, он придирчиво проверил даже то, как закручены винты, нет ли слабинки.
– «“Так-так-так”, – говорит пулеметчик, “так-так-так”, – говорит пулемет», – тихо напевал дядя Миша, по всему видать, довольный работой Степанова. – Ну-ка, Борис, по отцу Николаевич, включи рубильник!
Мотор ожил и заработал четко и ровно, наполняя цех уверенным басовитым гулом. Дядя Миша, склонившись, подставил ладонь к уху, несколько минут вслушивался, словно врач, в работу сердца человека. Он умел по чуть заметным, едва различимым на слух звукам в общем гуле мотора определить состояние его «здоровья» и безошибочно поставить «диагноз», указать на те детали, которые, как он говорил, «поют не влад» и просят человека помочь им.
– Нашел-таки сам! – сказал он наконец довольным тоном.
– Так это ж просто, как раскрыл, все передо мной, как на ладошке. Тут и слепому видно, – немного побравировал Борис, хотя повозиться ему пришлось изрядно, пока это самое он «увидел».
– Не говори, не говори... Что-то вчера, когда цех лихорадило, сменные электрики долго колупались, не решаясь ко мне обратиться, – дядя Миша ласково погладил мотор ладонью, словно потрепал коня по холке. – А ты вот сам в одиночку. Похвально!
– Учился же в техникуме, да и на заводе уже половину первую своей пятилетки завершаю.
– Учатся многие, да выучиваются единицы. – Дядя Миша ласково, как на сына, смотрел на своего любимца. – У тебя светлая голова и руки золотые. Это я без похвальбы скажу тебе. Насмотрелся за годы на заводе я на многих. Если у мастера золотые руки, так дело у него поет, любо смотреть на его работу! Ладится все у него, вроде бы и металл сам ему подсказывает. У него всегда все в полном ажуре, и на своем дежурстве он вроде бы ничего и не делает, покуривает да газетки почитывает.
– И ловит косые взгляды работяг, которые вкалывают, – добавил Борис.
– Не говори, юноша, не говори. Косятся лишь глупцы и тупицы, а настоящие рабочие гордятся таким специалистом. Потому что настоящая его работа на виду у всех: станки крутятся-вертятся, моторы поют дружно. – Дядя Миша сделал паузу, обошел мотор и продолжил уже иным тоном. – Потому что у электрика, у мастера – золотые руки, главная работа проходит вот так, как у нас сегодня, до седьмого пота, в пустом цеху и без свидетелей. А у тяпы-растяпы, так у него не дежурство, а сплошная лихорадка. Уж тут-то он не только косых взглядов, но и не очень ласковых слов наслышится. Моторы барахлят, не работают, рабочие нужных сменных планов не выполняют, рублей семье не зарабатывают, злятся на него, а он, тот горе-мастер, в сплошной запарке, вертится и мается на глазах у всех. И все из-за того, что когда-то что-то не доглядел, недоделал, профилактику проводил кое-как, с пятого на десятое да скользящим взглядом по верхам, поленился лишний часок в воскресенье на заводе побыть в пустом цеху, подумать в одиночестве с моторами наедине, поленился ручки запачкать маслом и сажею, что-то недосмотрел, не заглянул во внутрь, что-то не довинтил, не подтянул. А ток-то электрический, он живой, он вроде воды, что бежит по трубам, да под напором. А может быть, и похлеще, потому что огонь это. Как найдет слабинку, трещинку, плохой контакт, так сразу же и показывает свой норов. Так-то Борис по отцу Николаевич! А ты, «как на ладони все видно»... Ладонь-то разная бывает.
– Спасибо, Михаил Алексеевич, – ответил Борис искренне, – у вас учусь.
– Учись, у меня секретов нет. Только разговор наш еще не кончен, хотя наступает время обеда. – Главный энергетик вынул из нагрудного кармана крупные серебряные часы, щелкнул крышкою: – Как есть скоро полдень.
– Самый длинный день в году и выпал как раз на воскресенье, – в голосе Степанова зазвучали нотки сожаления и трудно было понять, к чему они относятся, то ли к тому, что день самый длинный, то ли к тому, что он попал на воскресенье, скорее, что ко второму.
– День-то исторический, – сказал дядя Миша.
– Чем же он прославлен? – удивился Степанов. – Что-то не помню праздников в такую дату.
– А он знаменит не праздниками, а трагедиями. В этот день, двадцать второго июня, Наполеон начал свой бесславный поход на Россию. В девятнадцатом году в этот день мир узнал о Версальском договоре, согласно которому поверженная Германия признавала свое поражение и лишалась всех своих колоний. А в прошлом сороковом году, в этот же день, в том же самом лесу под Парижем, в том же историческом вагоне торжествовали уже гитлеровцы, а французы подписали акт полной своей капитуляции. Историю знать надо, молодой человек, – назидательно произнес дядя Миша и добавил иным, отечески ласковым тоном. – Учиться дальше надо, Боря. Среднего образования тебе все же маловато. Давай-ка с осени направим документы в университет, или в наш энергетический.
– Надо подумать, – ответил Борис неопределенно.
– Почему так нерешительно?
– Не потяну я, – признался Степанов.
– Ты? Не потянешь? – улыбнулся дядя Миша. – Не смеши! У тебя светлая голова! Молодой, не женатый.
– Да я в другом смысле. Семья у нас, сестренки все младше меня, а работаем мы только с отцом, только две зарплаты в доме, на них еле-еле тянем. – Борис смутился и злился сам на себя на то, что приходится говорить на такую не очень приятную тему, открывать то, что стараются в семье как-то завуалировать от чужих глаз.
