Генри Райдер Хаггард - Собрание сочиненийв 10 томах. Том 2
Она взяла мою руку, поцеловала ее и вышла так же плавно, как вошла.
Так в последний раз я видел Сабилу Прекрасную. С тех пор я не слышал о ней. Не знаю, долго ли она прожила. Но думаю, что нет; в ту ночь в ее глазах я увидел смерть.
Глава XVI. Не на жизнь, а на смерть
Ныне, подобно шотландскому пастору, я наконец приступаю к тому вдохновенному слову, при котором просыпается самая сонная паства. Все утро после полночного свидания мы с Хансом просидели в нашей комнате, ибо, по вэллосскому этикету, за несколько дней до свадьбы жених не должен выходить из дому без специального разрешения, дабы не соблазнила его очей чужая красота.
В полдень мы поели, вернее, поскольку идет речь обо мне, сделали вид, что едим, ибо беспокойство лишило меня аппетита. Некоторое время спустя явился начальник нашей тюремной стражи — назовем мою свиту ее подлинным именем — и доложил, что ему поручено проводить нас до лодки, которая повезет нас осматривать то, что осталось от острова. Я ответил, что мы милостиво соизволяем идти. Итак, собрав наше скромное имущество, вплоть до узелка со сменой белья и вязанки веток Древа Видений, мы вышли и отправились на пристань под конвоем тюремщиков, лица которых надоели мне до тошноты. У пристани нас ждала небольшая лодка. Четыре гребца с закрытыми лицами, все четверо крепкие ребята, подняли весла в знак приветствия. По-видимому, набережную заранее очистили от зевак. На пристани был только один человек — женщина в длинном черном плаще, скрывавшем ее лицо.
Когда мы садились в лодку, женщина подошла к нам и скинула капюшон. Я узнал Драману.
— Господин мой, — сказала она. — Я прислана моей сестрой, новой Вэллу, сказать тебе, что ты найдешь железные трубы, плюющие огнем, и все, что к ним относится, под рогожей на носу лодки. Она просила пожелать вам от ее имени счастливого пути до острова, некогда называвшегося Священным, каковой остров она не желала бы еще раз увидать.
Я поблагодарил Драману и просил передать поклон Вэллу, моей невесте, и громко прибавил, что надеюсь в скором времени приветствовать ее лично, когда с нее «спадет покрывало».
Засим я повернулся, чтобы войти в лодку.
— Господин, — сказала Драмана, судорожно сжимая пальцы. — У меня к тебе просьба. Возьми меня с собой посмотреть в последний раз на остров, где я так долго жила рабыней, и который мне хочется увидеть еще раз теперь, когда я свободна.
Я инстинктивно почувствовал, что кризис назрел и что нужно поступить твердо, даже грубо.
— Нет, Драмана, — ответил я, — освобожденному рабу не следует искушать счастье и навещать свою тюрьму, или вновь ее решетки запрутся за рабом.
— Господин, — сказала она, — выпущенному на волю узнику часто тяжела бывает свобода, и сердце его ноет по плену. Господин, я добрая рабыня и любящая, возьми меня с собой!
— Нет, Драмана, — ответил я, прыгая в лодку. — Челнок перегружен. Это не привело бы ни к твоему счастью, ни к моему. Прощай!
Она пристально смотрела на меня, и выражение скорби на ее лице постепенно сменялось гневом, как это часто бывает у оскорбленной женщины. Затем, прошептав что-то вроде «отвержена», она разразилась злобными слезами и пошла прочь. Я, со своей стороны, дал знак отчаливать, чувствуя себя вором и предателем. Но что мне было делать? Правда, Драмана была добрым другом, я был ей признателен. Но мы отплатили ей за помощь, спасши ее от Хоу-Хоу. А в остальном надо же было положить этому конец. Войди она только в лодку, и тогда, выражаясь метафорически, она уже не вышла бы из нее.
Мы выехали в открытое озеро. Яркое солнце весело играло на зыби, и я был рад, что разделался со всеми этими мучительными осложнениями и мог отдохнуть в мире чистых и естественных явлений. Мы доехали до острова и остановились близ того места, где некогда стоял древний город с окаменевшими обитателями. Но мы не сошли на берег; вокруг лишь струились ручьи горячей лавы, стекая в озеро, а развалины исчезали в море пепла. Не думаю, чтобы кто-либо увидел вновь эти странные реликвии прошлого, не знаю сколь отдаленного.
Тихо огибали мы остров и вот подъехали к месту, где была скала Приношений. Она исчезла, а с нею и зев пещеры, и сад Хоу-Хоу с Древом Видений, и все плодородные возделанные поля. Воды озера, мутные и пенные, бились теперь лишь о груду камней, представлявшую собой все, что осталось от Священного острова. Катастрофа была полная: на месте вулкана подымалась лишь глыба остывшей лавы, умирающее сердце которой еще источало красные потоки огненной крови.
Когда мы завершали объезд берегов, где не осталось ни единого живого существа и только раз или два мы видели вздутый полуобезьяний труп хоу-хойа, качающийся на волнах, солнце уже садилось, и прежде чем мы оказались опять на виду у города, стало совсем темно. Пока свет позволял нас видеть, мы гребли прямо на пристань.
Но едва погас последний луч, наши четыре гребца, экс-неофиты Хоу-Хоу, шепотом стали совещаться. Затем наше направление изменилось, и лодка пошла параллельно берегу, пока мы не достигли устья Черной реки. Было так темно, что я не заметил, как мы оставили за гобой озеро и вошли в реку. Я почувствовал этот переход лишь по возросшей силе течения. А течение было очень сильное после разлива и несло нас с большой скоростью. Я боялся, как бы нам в темноте не наткнуться на скалы или на нависшие ветви деревьев, но наши гребцы, очевидно, знали каждую пядь на реке. Мы все время не отклонялись от середины, где течение было особенно сильно.
Так мы плыли, гребя не слишком усердно из опасения неудачного столкновения, пока не взошел месяц, проливающий достаточно света даже в это затемненное место, так как лишь немного дней прошло с полнолуния. Гребцы налегли на весла, и мы стрелой понеслись по полноводной реке.
— Теперь, баас, все обстоит великолепно, — сказал Ханс, — при такой скорости глупые вэллосы вряд ли нас поймают, даже если попробуют. Мы должны считать себя счастливыми: вы — потому, что удрали от двух дам, которые растерзали бы вас на куски в споре из-за вас, я — потому, что покинул страну, где туземное дурачье до того докучало мне, что я бы скоро помер.
Он замолк и вдруг прибавил полным отчаяния голосом:
— Совсем мы не такие удачники! Мы кое-что позабыли!
— Что? — спросил я в тревоге.
— Как же, баас, да те красные и белые камешки, за которыми мы сюда приехали. Сабила наполнила бы ими нашу лодку, попроси мы только ее об этом, и нам бы не пришлось больше работать, а сидели бы мы в самых разлюбезных домах да пили бы лучший джин с утра до ночи.
При этих словах мне положительно стало дурно. Истина была слишком очевидна. Среди трудов, касающихся жизни и смерти, женитьбы и свободы, я совершенно позабыл об алмазах и золоте. Впрочем, я не представляю себе, как бы при прощании попросил их у Сабилы. Это значило бы с горних высот свалиться в туманную долину. Такая меркантильная просьба оставила бы у нее неприятный привкус во рту. Человек, которого она считала, ну, совершенно незаурядным, вдруг напоминает ей, что остается уладить кое-какие денежные делишки и заплатить чистоганом за оказанную услугу. Далее, мешки с драгоценностями непременно возбудили бы подозрения. Конечно, Сабила могла бы поместить их в лодку вместе с оружием. Но их тяжело и неудобно было бы везти, как я объяснил Хансу. И все-таки мне было тошно — еще раз мои надежды на богатство, вернее, на солидное обеспечение до конца моих дней, рассеялись как дым.
