Сыновья - Градинаров Юрий Иванович
Иннокентий Киприянович старался чаще наведываться в Потаповское к Анне, к быстро растущим племяшам, невестке и брату, чтобы вкусить чуть-чуть любви, домашнего уюта и снова вернуться к торговым делам.
В Сибири продолжалось строительство железной дороги. Правительство организовало морскую экспедицию под руководством лейтенанта Л.Ф. Добротворского для проводки Ледовым морем судов с грузами для сибирской магистрали. Добротворский, готовя экспедицию, заказал Александру Киприяновичу Сотникову уголь для бункеровки судов в Дудинском.
– Наконец и я понадобился России! – сказал Сотников Елизавете, получив письмо от лейтенанта. – Сколько писем я отправил в столицу о необходимости разработки угольных копий! Хорошо, что вспомнили о моем угле.
Весной 1893 года он набирает артель углерубов из должников и во главе с Михаилом Пальчиным и Дмитрием Волиным направляет аргиш к Угольному ручью. Охранявший по просьбе Юрлова рудник, Никита Кожевников с радостью встретил артельщиков. Михаил Пальчин и Дмитрий Болин перво-наперво организовали людей на очистку угольного пласта от снега. Всю весну и лето рубили уголь, ссыпали в кули и увозили на тачках в балаган до следующей зимы. А как выпал снег, пошли обозы с углем на Дудинское. На берегу реки Дудинки, недалеко от ряжевого причала, сложили кули с углем в штабеля и ждали подхода судов морской экспедиции лейтенанта Добротворского. Одной тысячью пятьюстами пудов угля забункеровались пароходы экспедиции, а остальные пятьсот забрал английский капитан Виггинс по двадцать пять копеек за пуд. И Добротворский, и Виггинс хвалили уголь, восхищались теплоотдачей. Машинисты котлов, знающие толк в угле, говорили, что по своим качествам он не хуже кардиффского. Экспедиция Андрея Ипполитовича Вилькицкого, проводившая гидрографические работы в Карском море и в низовьях Енисея заходила в Дудинское, где тоже частично бункеровалась сотниковским углём.
Но это был лишь всплеск активного освоения Северного морского пути и нужд морских пароходов в угле Александро-Невской копи.
Суда енисейских речников, и частные, и казенные, по-прежнему бункеровались углем в Красноярске, и никто из владельцев пароходов, рейсирующих в низовье, не давал заявок Александру Киприяновичу Сотникову. Конкуренты зло вершили свое мерзкое дело. А Северный морской путь из-за дороговизны эксплуатации пока использовался редко. Ждали, когда завершат постройку ледоколов для проводки судов. Сотников же рубил уголь и доставлял в Дудинское, лишь когда поступала заявка от моряков-гидрографов, ищущих наиболее рациональные проходы для судов в Обской губе и в Енисейском заливе. Он разрывался на части между добычей угля, торговым делом и судебными тяжбами, которые захлестнули краевые и губернские инстанции. В донесениях, приходящих из низовья, чёрным демоном маячила зловещая фигура туруханского казака Александра Киприяновича Сотникова.
Только недавно, в октябре одна тысяча восемьсот девяносто первого года, изъяли из производства дело о нанесении им побоев инородцу Лаптукову «за недоказанностью факта преступления», как открыли дело «об оставлении Сотниковым в тундрах в беспомощном положении его приказчика Черняка».
Когда Иннокентий Киприянович открыл собственный торг, Александр взял на его место приказчиком сына западнопольского переселенца Василия Черняка. Чернобровый приказчик, среднего роста с озорными глазами быстро освоил меновую торговлю, разобрался в приёмах выделки пушнины. И, главное, в тонкостях души инородцев. Он долго привыкал к тундровому неуюту, собственной неухоженности во время кочевания и в мороз, и в пургу, и в оттепель. Бывалые приказчики и каюры знали десятки способов, как хранить себя во время аргишей от обморожений и гибели. Василий же, будучи разбитным малым, до безрассудства смелым, не прислушивался к опытным тундровикам. Говорил, молодость любой мороз пересилит. Он возил металлическую флягу спирта и в дороге прикладывался, чтобы восстановить «температурный баланс». Нередко спирт помогал. Но в тундре беда всегда рядом ходит. Белым призраком встаёт среди снегов, готовая прилипнуть к нерасторопному человеку.
Однажды они аргишили на север по Хантайской тундре. Дул мягкий юго-запад, какие нередко бывают в апреле, напоминая о близкой весне. Воздух потеплел. Солнце вонзалось в снег, образуя слякоть. Тундра вмиг расползлась, обманутая тёплым ветром.
Сотников ехал в балоке, Василий Черняк шёл рядом. Без шапки, тулуп нараспашку, высокие, под самый пах бокари шлёпают по проталинам, проваливаются по щиколотку в воду. Как только балок хозяина застревал в рыхлом снегу, олени в бессилии ложились. Василий мигом очищал полозья балока от налипшего снега и начинал помогать оленям вытаскивать его из западни. Солнце голову печёт, а в бокарях «лягушки квакают». И так целый день месили снег. Устали и люди, и животные. На роздыхе, бывало, купец выходил из балока, вставал на островок сухого снега, оглядывал обоз – и к теплу на полати. А Черняк – день на ногах в мокрой одежде.
Наконец добрались до ближайшего стойбища. Ветер к вечеру развернулся, и пошёл чистый север. Не успели чаю попить, мороз затрещал по отсыревшей клади. Изморозь посеребрила нюки чумов.
Василий вышел из тепла. Бокари схватились морозом. Ноги стали не сырыми, а покрылись ледяной корочкой. Да и в тундре гололёд. Чтобы просушить одежду, надо ночь над печкою держать в чуме.
Приказчик подошёл к Сотникову:
– Александр Киприянович! Я заночую здесь, просушу одежду, а утром поаргишу в другое стойбище. Или дай сухие бокари, малицу, иначе я в такой мороз пропаду.
– Видишь, распутица начинается? Надо быстрее распродать товары и успеть до Потаповского. Ни малицу, ни бокари я тебе не дам! За своими следить надо! Сушить, зашивать. А ты шлёпаешь по лужам и хочешь, чтобы они ноги грели. Собирайся – и в дорогу. За ночь дойдёшь – не околеешь!
– Куда я мокрый пойду? Мороз, аж дыхание перехватывает. И гололёд. Олени ноги порежут, копыта собьют. Не пойду аргишом. Ноги, как култышки, почти не чувствую.
– Не надо было с лопатой шастать по проталинам! На то они и олени, чтобы балок тащить. Скотину пожалел, а себя – нет! Я за них деньги плачу. Не подохнут. Дикий ходит в гололёд – и ничего. Чтобы через час я тебя в этом стойбище не видел.
– Ты же видишь, я в чуме дрожу! – дерзко ответил Василий Черняк.
Хозяин поднялся во весь гигантский рост. Лицо перекосила злоба. Черняк не двинулся с места. Купец без замаха ударил. Голова Василия бессильно мотнулась набок и горячая и липкая кровь, залила рот и нос. Он поднялся, пошатываясь и роняя какие-то бессвязные звуки опухшими, дрожащими и мокрыми губами. Левая сторона лица быстро запухла, затекла на глаз. Сукровица окрасила подбородок и шею. Он дрожал, как в лихорадке.
– Ну, теперь прошёл озноб? Или ещё погреть? – растирая ладони, сказал купец. – И больше не перечь! Я быстро выбью гонор!
– Ты за что ударил? Что промок, вытаскивая твой балок? – зарыдал, сморкаясь кровью, приказчик.
– Отвыкай перечить, когда я говорю. Я здесь хозяин. За непокладистость всех бью. Инородец ты, русский или поляк. Мой кулак глаз не имеет. Понял?
– Я, Александр Киприянович, это припомню. Меня за двадцать один год никто ни разу не ударил. Я не прощу тебе мою кровь! – сказал, всхлипывая, приказчик и вышел из чума.
Черняк ушёл в ночь в другое стойбище. Всю флягу спирта в дороге израсходовал. И ноги натирал, и во внутрь не забывал, но согреться так и не смог. Ноги бесчувственными брёвнами лежали на нартах. Даже костёр на одной из стоянок ничего не дал. Лишь чуть-чуть подсушил бокари да носки меховые. Ноги, покрытые красновато-синим отливом, так и не ощутили тепло. Когда подъехали к стойбищу, Василий уже не мог встать на ноги. Он ползком добрался до ближнего чума и потерял сознание. Хозяйка уложила его у горящей печки. Еле-еле стянула схваченную морозом сырую одежду, укутала в пуховые одеяла. Потом ноги смазала гусиным жиром и обмотала мягким выпортком. Очередь дошла до рук и лица. Пальцы не гнулись, лицо покрылось коричневой коркой. Он стонал, катался по шкурам от боли. В пальцы впилась, будто тысяча иголок. Это стали отходить руки. Пальцы правой ноги почернели, а левая ступня обуглилась наполовину. Через день на ногах лопнула кожа, отделив от себя мертвечину.
