Антон Дубинин - Катарское сокровище
Наконец в сопровождении верного Аймера белый монах вышел под яркое утреннее солнце. Церковный двор кипел, люди кишели, как рыба в рвущейся от тяжести сети. Так копошатся осы на столе, дружно высасывая оброненную каплю меда. Раздвигая руками толпу, Гальярд прошел к главному месту кипения. Брат Франсуа уже был на месте, что-то увещевающе говорил сразу во все стороны, перешагивал туда-обратно через темную груду, некогда бывшую священником Джулианом. Гальярд склонился над телом, преодолевая отвращение от первого водянистого запаха смерти. Посмотрел в белое раздутое лицо. К щеке трупа уже прицепилось несколько жадных речных ракушек, брат Гальярд смахнул их рукой.
— Полно орать, бабы, — рассудительно говорил у него из-за спины голос байля. Байль одновременно старался говорить спокойно — и перекрыть голосом многочисленные причитания, и не очень-то ему это удавалось. — Чего сразу голосить — убили, убили? Утопленника, что ли, никогда не видели? Наш кюре, царствие ему небесное, выпить здорово любил. Вполне мог и без всяких еретиков в Арьеж свалиться.
— А может, утопился, — поддержал его любопытный мужичок Мансип. Этот выскочил из церкви один из первых, еще когда заслышал первые крики. — Отец Джулиан и утопиться еще как мог, я его давно знаю! Подумал — мол, я негодный священник, да еще и на грудь принял для тоски и уныния — и готово, камень на шею…
Не слушая их, брат Гальярд коротко кивнул Аймеру — помоги. Вдвоем доминиканцы со всей силы нажали на грудь покойнику. Аймер стиснул зубы от приступа тошноты: раздутая плоть мягко подалась под его ладонями. Господи, не дай, чтобы меня сейчас вырвало, взмолился он — и Господь его услышал.
Женщины с аханьем отшатнулись в разные стороны: в груди несчастного священника что-то булькнуло, голова дернулась, как у живого, и наружу изо всех дыр изверглось немного мутной воды. Совсем немного, и вода была явственно окрашена в розовый цвет.
— Распорядитесь омыть тело и одеть как подобает, — велел Гальярд, распрямляясь. — Вечерня сегодня будет за усопшего. На заупокойную мессу всех приглашаю завтра. Эн Пейре, у вас в доме найдется ткань на саван? И свечей бы побольше. По возможности — гроб, или хотя бы хорошую доску. Думаю, будет только справедливо похоронить кюре на средства общины.
— Самоубийцу-то, отче? — робко возразил байль, явно не хотевший запускать руки в общинную казну. — Ведь ежели отец Джулиан… сам себя того, его и в церковной-то ограде не положено, а вы сразу — саван…
— Отец Джулиан не кончал с собой, в этом я вам ручаюсь, — резко перебил брат Гальярд. — Он погиб честной смертью. И ему, как священнику, приличествует весьма почетное христианское погребение.
И как бы не приличествовала ему слава мученика, добавил он про себя — но вслух не сказал. Незачем пугать и без того напуганных местных католиков.
Он проследил, чтобы труп несчастного кюре перенесли в ближайший дом для приведения в должный вид. Это оказался дом мужичонки Мансипа и его семейства; хозяин было воспротивился — мало приятного располагать в доме чужого покойника, да еще, может, и дурной смертью погибшего: всю удачу может из осталя унести! — но байль сурово прикрикнул на него, да и люди из соседних домов довольно бойко вступились за мертвеца. Несколько старух вызвалось обмывать, хотя вот именно в омовении отец Джулиан, скажем откровенно, не особенно нуждался. Его скорее стоило раздеть и попытаться высушить.
Старик ризничий, Симон Армье, вился подле покойного, как могильный ворон. Вид у него был очень занятой и важный. Он даже удалился в Мансипов дом вслед за старухами — единственный из мужчин, пожелавший участвовать в происходящем; впрочем, брату Гальярду это было только на руку, в конце концов, ризничий хранил запасные ключи от церкви. Так что инквизитор распорядился после омовения отнести тело отца Джулиана в церковь и разместить подобающим образом на кСзлах для грядущей заупокойной вечерни. Объявив, что несмотря на горестное происшествие, он по-прежнему ожидает свидетелей и покаянников в замке, брат Гальярд наконец удалился. Его сообщение, что неделя милосердия еще не кончилась, и в замке весьма желанны будут люди, знающие что-либо о смерти отца Джулиана, было встречено недоверчивым гулом.
Вот проклятье, теперь они будут бояться, думал он, идя широкими гневными шагами. На ходу Гальярду думалось всегда лучше, чем стоя или сидя; к тому же он хотел ненадолго оторваться от брата Франсуа. Во всем, даже в боязливом молчании прихожан, ему чудился упрек; будто к Каину, кровь отца Джулиана вопила к нему от земли. И уж тем более были бы неуместны упреки брата Франсуа, который и так не показал себя склонным предполагать о собрате лучшее.
Однако молчаливо подумать монаху не удалось: пришлось сразу же за церковной оградой остановиться и обернуться на чье-то пыхтение. Брат Гальярд был уверен, что это Аймер; однако пыхтела на самом деле на Брюниссанда. В жаркий день, какие порой выдаются в октябре даже в горах, эта зрелая дама вырядилась в два суконных платья одно на другое и в расшитый двухцветный плащ; по ее круглому лицу пот катился градом, и щеки цветом напоминали закатное солнце.
— Отец Гальярд… погодите!
Тот переступил ногами, всем своим видом выражая нетерпение.
— Если желаете свидетельствовать, дочь моя, я с готовностью приму вас в замке…
— Нет, я другое сказать хотела. — Трактирщица с деревенской простотой оперлась на его руку, чтобы отдышаться, и брат Гальярд так смутился, что не сразу ее одернул. — Я хотела сказать, отец мой… Что теперь, после смерти кюре, опасно вам тут у нас…
— Если вы полагаете, что, выслушав такое предупреждение, я быстро соберу вещи… — желчно начал монах, но продолжение фразы заставило его замолчать от давно не испытанного чувства благодарности.
— Нет, что вы, отче, у вас же долг, я ж понимаю. Я только хотела вас предупредить, что этих ублюдков не боюсь. Поэтому если что, перебирайтесь-ка вы со всей братией ко мне. И для франков местечко в сараях найдем, если вы без них никуда. У нас дом прочный, не хуже замка, только вот не на отшибе, и ограда с острыми кольями; а сыновья у меня ребята крепкие. Если надобно, можем и с дубьем в руках за святую Церковь постоять!
Брат Гальярд, охваченный стыдом, слегка поклонился деревенской матроне. Ему было стыдно за все, что говорил о ней брат Франсуа, за все, что порою думал он сам, когда она ему особенно надоедала. «Разряженная старая болтунья»… возможно, эта женщина куда праведнее и отважнее меня. В который раз, Иисусе благий, Ты ставишь меня на место, благодарю Тебя.
— Спаси вас Господи, добрая дочь Церкви, — церемонно ответил он. — Думаю, пока мы должны оставаться там, где мы есть… но я запомню ваше предложение. Запомню и подумаю над ним. Мы все подумаем.
