Игорь Агафонов - Кровь королей
напрасно. Лицо его налилось кровью, глаза едва не лезли из орбит, но Петрей
был невозмутим, разве что на лбу центуриона выступил пот, казалось, он ждет
чего-то, и вот - никто не успел уловить, что же случилось, - Гере издал
сдавленный хрип, и вдруг - рука могучего бургунда рухнула на стол.
В зале повисло гробовое молчание. Петрей медленно разжал пальцы и утер
пот. Он ничего не говорил, только смотрел на противника. Тот распрямился,
потер руку и повертел головой, словно оглядывая таверну.
- Ну знаешь.., - сказал он, наконец. - Не ждал я такого от римлянина. Вот
это рука! Ты - настоящий мужчина, не хуже бургундов! Боец!
- Уговор не забыл? - спросил Петрей.
- А то! Эй, хозяин! Где там тебя черти носят?! Вина всем! За мой счет!
Зал разразился бурными криками восторга. Внезапно возникшее напряжение
рухнуло, по таверне уже сновали служанки, спеша обнести всех кубками полными
рубинового напитка. Зазвенели монеты, переходя из рук в руки. Те, кто ставил
на римлянина, радостно потирали руки. Петрей хотел было встать из-за стола,
но его остановила та самая рука, которую он только что припечатал к столу.
- Постой! Раз уж я по твоей милости угощаю всех этих слабаков, то неужели,
- клянусь распятым Исусом! - я не угощу тебя, римлянин? Как твое имя?
- Петрей. Я с радостью выпью с тобой, славный Гере, но не сейчас. У меня
тут есть одно дело.
- Что за дела в таверне? Есть, пить, девок щупать! - Гере расхохотался
так, что на столе задрожали кубки. - Ладно, римлянин, делай свои дела и
возвращайся. Я буду ждать тебя.
Центурион кивнул и неспешно направился к дальнему концу зала. Пока он шел,
его четыре раза окликнули, приглашая за стол. Каждый хотел выпить с тем,
кому удалось превзойти могучего бургунда. Петрей кивал, улыбался, пожимал
руки, но с пути не сворачивал. Наконец он добрался до длинного стола за
которым пылал очаг и суетилась кухонная прислуга. Здесь же расположился
хозяин таверны, толстый и почти лысый одноглазый Лутаций. Приглядывая за
рабами, он то и дело на них покрикивал, а особо нерасторопных награждал
тумаками и подзатыльниками. При этом он время от времени обходил зал,
приветливо болтая с посетителями, интересуясь не желают ли дорогие гости еще
чего-то покушать или испить вина.
- Привет тебе, Лутаций, - бросил центурион.
- А! Достойный Петрей! Рад, рад тебя видеть! Экое ты сегодня представление
устроил моим гостям!
- Он здесь? - спросил Петрей, не обращая внимания на благодушие хозяина.
- А как же! Конечно, здесь. Я предложил ему двух лучших девочек, и он не
смог отказаться. Я сразу понял, что за вкусы у старого развратника, знал,
чем ему угодить.
- Где он?
- Послушай, Петрей, я - истинный патриот Рима и готов служить святому
делу. Поэтому я выполнил твою просьбу. Но ты понимаешь, все это будет в моем
заведении. Что могут подумать люди, если поднимется шум? А я ведь дорожу
своей репутацией...
Петерей выудил из-под плаща увесистый мешочек и сунул его хозяину.
- Держи. Все, как договаривались. Можешь пересчитать.
- Что ты, что ты! - пробормотал Лутаций, поспешно пряча мешочек. - Я тебе
доверяю. Только знаешь что? Не убивай его, ладно? По крайней мере не в
'Звездочке'.
- И не собирался. Так где он?
- На втором этаже. Вон лестница. Третья по счету дверь слева. Девочек...
- Не трону я твоих девок.
- Постой! Видишь вон того парня у лестницы? Он с твоим греком пришел.
Охрана, наверное. Сидит там, не ест, не пьет, по залу глазами зыркает.
- Ясно.
Не слушая больше лепетания хозяина, Петрей развернулся и, слегка
пошатываясь, направился к лестнице, нащупывая под плащом меч.
Горбоносый чернявый парень в шерстяной тунике сидел на нижней ступеньке
лестницы, исподлобья оглядывая зал. Его левую руку от локтя до запястья
обвивал тонкий кожаный ремешок, похожий на те, что используют кулачные
бойцы, а на поясе висел внушительный кинжал. Направляясь к лестнице, Петрей
прихватил по пути огромную кружку пива, - пена аж стекала через край, - и
теперь шел, радушно протягивая ее вперед. На лице он изобразил самую что ни
на есть глупую ухмылку завсегдатая таверн и горького пьяницы, а левой рукой
поудобнее перехватил под плащом ножны с мечом.
- Э-ге-гей! Что скучаешь один, добрый муж?! Не распить ли нам чудесного
напитка?
Горбоносый поднялся на ноги и окинул Петрея презрительным взглядом.
- Я не пью эту дрянь, варвар, - сказал он с четким восточным акцентом.
- Это кого ты варваром назвал, негодяй?! Я к нему, как к лучшему другу, а
он...
Центурион покачнулся, изображая пьяного, и половина содержимого кружки
оказалась на тунике стража.
- Ах ты дерьмо свиное! Я ж тебя.., - горбоносый в ярости ухватил Петрея за
плечо, и тут же получил тычок концом ножен по дых. Он отшатнулся, хватая
ртом воздух, согнулся пополам, и Петрей от души приложил его кулаком по
затылку.
Все произошло настолько быстро, что почти никто ничего не успел толком
заметить.
- Пить со мной отказался, собака, - пояснил Петрей трем бургундам,
сидевшим ближе всего к месту событий. Все трое расхохотались в усы и подняли
кружки.
Все так же пошатываясь, Петрей переступил через тело поверженного
противника и поднялся вверх по широкой лестнице.
Второй этаж освещала тусклая масляная лампа. Было здесь мрачновато, но
довольно уютно. Стены, расписанные нимфами и фавнами, предающимися любви в
разнообразных позах, вполне могли бы привлечь внимание знатока. В дальнем
конце коридора виднелась огромная голова лося. Лось смотрел свирепо и
недовольно. Должно быть потому, что кто-то выковырял у него один глаз.
Петрею, впрочем, некогда было любоваться красотами убранства, помня слова
Лутация, он подошел к третьей двери слева, прикрытой тяжелым алым пологом.
Из-за двери доносились то ли всхрапывания, то ли довольное похрюкивание.
Скрипела кровать. Не раздумывая, центурион обнажил меч и, отдернув полог,
толкнул дверь.
На столиках вдоль стен горели десятки свечей. В центре комнаты стояло
огромное ложе с балдахином. Посреди одеял и подушек лежал на спине до
крайности тучный муж, волосатый, словно африканская обезьяна. Жир на боках и
ляжках аж подрагивал при каждом его движении. На его бедрах примостилась
девочка лет двенадцати. Сосредоточенно закусив губу, она покачивалась
вперед-назад, и от каждого ее движения толстяк довольно похрюкивал. Вторая
