Луи Буссенар - Капитан Сорви-голова
Жана, вероятно, прикончили бы тут же, если бы до чьих-то ушей не дошло так гордо брошенное им слово: «Сорви-голова».
— Не убивайте его! Это Брейкнек[45]! Тому, кто приведет его живым, обещано двести фунтов! — завопил кто-то истошным голосом.
Жану повезло, он оказался счастливей героя Клостеркампа: он жив и знает, что принесенная им жертва не оказалась напрасной, — буры услыхали его крик и выстрел В бурском лагере уже протрубили тревогу. Мгновенно ожили окопы, загремели выстрелы, загудели большие пушки… Ночная атака была отбита.
Зато Сорви-голова и его товарищи попали в плен Навсегда умолкли креол из Реюньона и молодой итальянец Пьетро Один только капитан Брейк-нек, как называли англичане Жана, мог самостоятельно передвигаться, остальные были в таком состоянии, что их пришлось нести.
Вот они уже в английском лагере. По тому, как часто повторялось его имя английскими солдатами, капитан Молокососов понял, что он пользуется тут столь же почетной, сколь и опасной популярностью.
Пленников побросали как попало в каземат, стены которого были выложены, словно блиндаж, железнодорожными рельсами, и заперли, не дав ни корки хлеба, ни глотка воды.
Бедные сорванцы провели тяжелую ночь; их мучила жажда, они истекали кровью и задыхались. Сорви-голова утешал и подбадривал товарищей, насколько это было возможно, но, несмотря на все старания, так и не смог перевязать их раны в этой кромешной тьме.
Наконец наступил день. Разумеется, он облегчит их участь!
Первым из каземата извлекли капитана Сорви-голова. Его привели к офицеру.
Судя по форме доломана цвета хаки, на эполетах которого вышиты две золотые звезды, это был драгунский капитан С нескрываемой иронией он разглядывал капитана Молокососов, которого окружили четыре английских солдата, прямые, как деревянные истуканы, и надменные, как истые англичане.
Вдоволь наглядевшись, драгунский капитан без дальних околичностей приступил к допросу:
— Так, значит, вы и есть тот самый француз, известный под именем «Сорви-голова», командир интернациональною отряда юных волонтеров?
— Да, это я! — гордо ответил Жан Грандье, глядя прямо в лицо офицеру.
Офицер зловеще улыбнулся, расстегнул свой доломан, вынул из внутреннего кармана небольшой бумажник и достал оттуда сложенную вдвое визитную карточку.
С нарочитой и насмешливой медлительностью он разогнул ее и, поднеся к глазам Жана Грандье, произнес:
— Значит, вы — автор этого фарса?
Сорви-голова узнал одно из писем, которые он разослал после смерти Давида Поттера пяти членам военного суда.
Он напоминал в этом письме, что бур приговорил к смерти своих судей, а он, Сорви-голова, исполняя последнюю волю своего друга, поклялся истребить их всех.
Слово «фарс» прозвучало в ушах Сорви-головы как пощечина. Он покраснел и крикнул:
— Этот фарс кончится вашей смертью!
— Я капитан Руссел, — продолжал, улыбаясь, офицер, — командир второй роты седьмого драгунского полка. Как видите, осужденный на смерть чувствует себя неплохо.
— Поживем — увидим, — без признака смущения ответил Жан.
— Милый мой французик, вы настоящий хвастун! Советую вам прекратить эти шутки. Вам не удастся взбесить меня, честное слово! Скорее вы добьетесь кнута.
— Человека, голову которого оценили в двести фунтов, не наказывают кнутом… Между прочим, моя голова стоит гораздо больше. Кроме того, я — солдат и требую, чтобы со мной обращались, как подобает обращаться с пленным воином. Я убил столько ваших людей, что вполне заслуживаю такого обращения.
Офицер слегка побледнел, закусил ус и, перестав наконец улыбаться, отрывисто, точно пролаял, крикнул:
— Нужна информация! Отвечайте! Отказываться не советую. Все равно заставим.
— Спрашивайте! — Сколько буров против наших линий?;
— Восемь дней назад их было вполне достаточно, чтобы побить вас, хотя вас было во много раз больше.
Офицер побледнел еще сильнее. — Сколько у вас ружей? — продолжал он.
— Маузеров? Не знаю. Но ли-метфордов[46] около тысячи: мы отобрали их у ваших солдат.
— Последний вопрос: что стало с герцогом Ричмондским и его сыном?
— Я лично приказал перенести этих двух тяжело раненных джентльменов в бурский госпиталь. Теперь они вне опасности.
— Достаточно. Вы отказались ответить на два первых вопроса, и я вынужден передать вас в распоряжение Колвилла — майора третьего уланского полка.
Это имя заставило молодого француза вздрогнуть. Колвилл! Еще один из убийц Давида Поттера. Сорви-голова, не скрывая ненависти, пристально взглянул на вошедшего Колвилла. Это был длинный, как жердь, сухопарый и желчный англичанин с высокомерным и жестоким выражением лица. Жан поклялся самому себе никогда не забыть его, если только удастся вырваться из этого осиного гнезда.
— Дорогой мой Колвилл, позвольте представить вам мистера Сорви-голова, небезызвестного вам нашего будущего палача.
— Вот как! — презрительно ответил майор. — Тот самый мальчишка, который осмелился послать офицерам ее величества свои идиотские и оскорбительные письма? Ну что же, теперь пришла наша очередь позабавиться.
— Клянусь, — пробормотал Руссел, — не хотел бы я очутиться в шкуре этого хвастунишки, над которым Колвилл собирается позабавиться.
Майор поднес к губам свой хлыст, рукоятка которого оканчивалась свистком.
На пронзительный зов свистка прибежал уланский сержант.
— Максуэл, — процедил сквозь зубы Колвилл, — забери-ка этого парня, и можешь позабавиться со своими товарищами игрой «подколем свинью».[47]
Но никогда еще, насколько известно, белый человек не служил объектом этого варварского развлечения. Бедному Жану предстояло стать первой жертвой глумления которое вскоре распространилось на многих плененных буров.
Услыхав передававшийся из уст в уста призыв «pigsticking!», десятка два улан схватили свое оружие и вскочили на коней.
Жана поставили лицом к полю, на котором выстроился взвод сержанта[48] Максуэла.
Майор Колвилл, желая продлить удовольствие, приказал одному из пехотинцев:
— Дать ему ранец!
Передавая Жану военный ранец, солдат, более человечный, чем его начальник, шепнул:
— Защищайся им, как щитом. Главное, не бойся и старайся парировать удары.
Вокруг столпились офицеры всех родов оружия, с любопытством ожидая зрелища, жестокость которого не может сравниться ни с чем.
Прозвище «Сорви-голова» не сходило с их уст, но произносилось оно без ненависти, скорее с оттенком сочувствия, к которому примешивалась известная доля уважения.
