Михаил Шевердин - Санджар Непобедимый
— Что же вы стоите? Заезжайте.
Проводник Ниязбек, остававшийся дома, стоял в настежь распахнутых воротах. Держался он спокойно, но усмехался довольно криво.
Когда все слезли с коней и стали разминать затекшие ноги, Ниязбек негромко сказал:
— Видели?
— Кого?
— Курбаши Кудрат–бия… самого командующего войсками эмира.
Джалалов побежал к воротам.
— Скорее! Надо догнать, задержать.
Произошел легкий переполох. Бросились к телефону. Стали звонить коменданту города. Медведь выскочил на улицу.
Только Ниязбек не суетился. Он заметил равнодушно:
— Пользы не будет. Их много, кони у них хорошие. Благодарение богу, вас не тронули.
Курбаши Кудрат–бий опоздал на несколько минут. Он знал и то, что для экспедиции получен ценный груз, в том числе и оружие, и то, что за ним поедут люди глубоко штатские, и то, что отряд будет проезжать на рассвете по обширному пустырю, что лежит между станцией и стеной Карши. Одного не учел Кудрат–бий — беспокойного, назойливого характера Медведя. Старый ученый заставил людей поспешить, не позволил задерживаться в буфете вокзала Карши и погнал в город.
— Да ведь вы выполняете задание, ответственнейшее задание!
И своей воркотней Медведь избавил участников поездки от смертельной опасности.
Басмачи опоздали. Встреча произошла на улицах города, где при всей своей наглости Кудрат–бий не решился совершить нападение.
Обо всем этом рассказала Саодат, присоединившаяся в Карши к эскпедиции. Местная организация женотдела направляла ее на работу в Восточную Бухару.
Весеннее солнце рассыпало лучи по куполу сардобы — крытого водохранилища. Водоносы с кожаными мешками на спине длинной вереницей выныривали из темного провала входа и, тяжело ступая, медленно плелись вверх по стертым за многие столетия каменным ступеням. Выбравшись из мрачного, насыщенного тяжелыми испарениями подземелья, водоносы начинали вопить полной грудью:
— Оби–и–Зем–зем! О мусульмане, об–и–Зем–зем! О вода райского источника Зем–зем!
Черноокая, с тонкими, сходящимися на переносице, бровями красавица Саодат разъясняла смысл выкриков:
— Сладкая вода, вода священного источника Зем–зем, кричат они, эти бедняки, как кричали их отцы и деды… — Грустно улыбнувшись, она продолжала: — Мой отец — вы знаете, он тоже полжизни гнулся под тяжестью кожаного бурдюка с водой — никогда не позволял мне пить воду из сардобы. Не пейте и вы ее. Плохая там вода. Когда красноармейцы пришли к нам в Карши в позапрошлом году, большевики решили вычистить сардобу. Сотни людей ведрами выносили черную жидкую грязь и сливали в ров у городской стены. А там, на дне водоема, кроме грязи, нашли… знаете, что там нашли? Скелеты людей. Оружие, мечи, черепа. И люди пили такѵю воду… могильную воду… Много, много лет назад народ восстал против эмира. Горожане нашего Карши — ремесленники и дехкане сражались с воинами эмира, защищали народ от деспотии и притеснений. И когда эмирские войска разгромили храбрецов, оставшиеся в живых, израненные, едва живые сбежались к сардобе и отбивались от врагов у ее входа. Теперь мы знаем — многие погибли там, утонули…
Девушка продолжала рассказывать… Нахлынули видения прошлого.
Такой же, как и сейчас, позеленевший, местами поросший чахлой травой купол, сложенный из квадратных плит известняка. Ночь. Мечутся огни факелов, вспыхивают красные молнии мечей. На краю круглого водоема, глубоко под землей идет сеча. Безмолвная, ожесточенная. Люди знают — нет больше спасения. Угасла всякая надежда. Наступил последний час восстания. Никто не просит пощады. Израненный, обессиленный вождь восставших водоносов, сам водонос, еще отбивает удары. Ноги его скользят на мокрой от крови земле. Вот он оглядывается. Друзья, соратники слабеют. Многие корчатся в агонии. Руки ненавистных врагов тянутся к храбрецам… Все кончено. Изнемогающий от ран вожак с гордым призывным криком откидывается навзничь, и черная тяжелая вода смыкается с глухим ворчанием над его телом. Мятежники слышат предсмертный призыв вождя. Новый всплеск. Еще… Падают блики факельных огней на взбудораженную поверхность водоема…
Саодат теребит Джалалова за рукав. Она позвала его сюда, в уединенный уголок, в сторону от шумной толпы, чтобы рассказать о слухах, которые ходят среди горожан.
Басмаческие курбаши на днях собирались на совет в селении Хилели и решили перехватить экспедицию на дороге между Карши и Гузаром. Басмачи узнали, что на арбах везут серебро для Восточно–бухарского банка, а на верблюдах мануфактуру, чай и другие товары в Дюшамбе. Сотни басмачей спустились с гор, чтобы поживиться добычей.
— Но откуда они узнали?
— О, они быстро узнают такие вещи. У них глаза и уши на базаре, в чайхане… Они напали бы на вас здесь, но они трусы. Они предпочитают степные овраги, камышевые заросли.
Саодат боится басмачей. Горе, ужас коснулись ее души, оставили глубокие раны в сердце. В день, когда банды оголтелых басмаческих головорезов ворвались в кишлак Яр–Тепе, Саодат, присланная сюда из Карши, должна была проводить собрание женщин. Бандиты жгли, насиловали, грабили. Саодат увидела и испытала столько, сколько не под силу перенести и зрелому, закаленному мужчине. Чудом она вырвалась из рук истязателей, осталась жива.
Саодат родом из Кассана. Стройная, с правильными чертами лица и большими проницательными глазами, она очень хороша. Бедствия, постигшие ее, не сломили в ней воли к жизни. Она много учится, работает в женотделе. Ей, одной из первых, доверено великое дело приобщения женщин горной Бухары к идеям советской власти.
— Здешние женщины, — говорила Саодат горько, — очень хорошо знают, что такое восточный гарем, затворничество… Мои три сестры, три подружки моего детства, были проданы, да, проданы. И родители сделали это, любя их. Нас дама никогда не били, пальцем не касались… А таков брачный закон: продавали за двести–триста рублей или за тридцать–сорок баранов. Калым. Прелестных, юных, нежных сестренок продали как скот. А кому? Чернобровым, луноликим юношам, думаете? Вот сестрицу Шухрат в тринадцать лет сосватали крупному землевладельцу Шамурату. Ему было лет под шестьдесят, но богат, деловит. Значит, думали родители, дочь нашла счастье. Дал калым — десять пудов риса, десятка два баранов, верблюда, немного денег. А другую сестру продали семидесятилетнему казию. Муж бил ее и кулаками, и суковатым посохом; и ногами за то, что не было у них детей. Потом в темную зимнюю ночь вытолкал на улицу, на снег. И так развелся с ней. А сколько мучили бухарских женщин, если у них рождались не мальчики, а девочки…
