Сергей Городников - Тень Тибета
В зале его ждали.
Четверо стройных лам средних лет, все в чёрном, стояли впереди, по двое слева и справа вытянутого помещения с высоким бревенчатым потолком. Каждый лама удерживал наклонённое древко с горящим в бронзовой чаше факелом на конце, так что четыре огня, от которых поднимались белесые дымки благовоний, оказывались на одной умозрительной прямой линии, указывая, что он должен был пройти под ними для очищения от внешнего мира. Стены были увешаны оружием, щитами. Возле них, как живые, застыли вырезанные из дерева воины, разукрашенные и в доспехах поверх одежды, с удерживаемыми в руках копьями, острия которых торчали вверх, к тёмно-синему балочному потолку. Через три десятка шагов от входа, слева от большой серебряной чаши, обнажённой спиной к нему замер на коленях Джуча. Удача узнал его, несмотря на то, что Джуча, как и он сам, был исхудалым, весь в ранах и царапинах и с чёрной щетиной на голове.
Холодно сдерживая волнение, он расстегнул пояс с ножнами, опустил его справа входа на пол. Пройдя через зал под потрескивающим и коптящим пламенем факелов, потом между двумя сотниками с остро заточенными мечами в руках, он отступил вправо от чаши и опустился на колени. В зале властвовало безмолвие, в котором особенно таинственно прозвучал за потолком чуть заглушаемый перекрытием звон священного гонга. Тени четверых стройных лам зашевелились, они приблизились к чаше и одновременно сунули в неё свои факелы.
Пламя в чаше разгоралось. Благовония от охваченных огнём кусков сандалового дерева стали распространяться по помещению, и полумрак затрепетал от красноватых отсветов и новых теней, отступил от противоположной входу стены, перед которой на деревянном возвышении сидел истуканом суровый лама-тысячник охраны дворца Потала в красном шёлковом халате и с мужественным лицом познавшего разные превратности судьбы военачальника. Опустив взор от тысячника к полу, Удача протянул и положил на ступенчатое возвышение меч, снял с шеи образок золотого Будды, в обеих ладонях вытянул перед собой. Сзади тихо зашуршала одежда, и сотник дворцовой охраны с грубым воинственным выкриком рывком разорвал на нём халат, обнажил его спину и плечи.
– Учитель, – громко произнёс сотник хриплым гортанным голосом, обращаясь к тысячнику. – Четырнадцать дней мы не давали ему спокойного ночлега и отдыха. Мы не давали ему костра и горячей пищи. Мы гнали его как зверя, преследуя везде, где обнаруживали, и он знал, за его смерть не будет наказания. Он выжил и прибыл, и ещё не наступила вечерняя мгла.
Выслушав его речь с холодным спокойствием, тысячник выждал.
– Но солнце скрылось, – вполголоса и без осуждения не то сказал, не то возразил он. После чего спросил твёрдо: – Сколько раз он переступил через чужую жизнь?
– Нам не удавалось заставить его совершить убийство, – ответил сотник так, что нельзя было понять его собственную оценку данному обстоятельству.
– Кое-что я видел своими глазами, – согласился тысячник. Он вытянул руку, короткими и сильными пальцами забрал из ладоней Удачи образок Будды. В спокойном звучании его голоса можно было уловить казавшиеся странными тёплые нотки. – Подними глаза. Из тех, кто были отобраны для испытания, только ты и Джуча прошли его до конца и достойны посвящения в телохранители Далай-ламы.
– Джуча прибыл раньше, – выступил второй сотник, защитник другого посвящаемого.
– Джуча при свидетельстве образа Будды совершил два убийства из трёх допустимых, – пальцем указав на другой золотой образок на бархатной красной подушке, спокойно возразил тысячник. – Наша цель служению Далай-ламе оправдывает любые средства. Но убийство врага при некоторых обстоятельствах может нанести вред, не позволит узнать, кто его сообщники, и вступает в противоречие с нашей целью. Наша честь не в убийствах врагов Далай-ламы, а в победе над ними. Если ты вынужден был уничтожить противника, не имея на то намерения, ты показал свою слабость. Главная задача не убить, а победить врага. Чтобы его жизнь и смерть стали зависеть от твоих целей. Тогда ты доказал превосходство духа и тела.
Высказав это замечание и помолчав, чтобы они обдумали услышанное, он опять обратился к Удаче.
– Ты достоин прозвища Тень Тибета, – объявил тысячник. – И заслужил право носить этот образ, чтобы он всегда и везде хранил тебя и напоминал о пройденном испытании.
Он вернул золотой образок в ладони новому воину охраны дворца, который стал полноправным членом второй из двух лучших сотен его тысячи. Защитник посвящения торжественно повесил награду Удаче на шею, после чего отступил к другому сотнику. Губы Джучи скривились в ухмылке, он потупился, словно боялся выдать злобную неприязнь к отмеченному большей честью товарищу по совершаемому обряду.
Опять раздался звон священного гонга, и двое лам в чёрном приблизились к ним. Из чаши с огнём они вынули раскалённые железные стержни с клеймом, и Удача ничем не выдал чувства боли, когда на его левой лопатке зашипела плоть от впившегося в тело клейма со свастикой. Второй лама прижёг клеймом правую лопатку Джучи. После чего ламы помогли им встать, накинули на плечи вновь посвящённым белые плащи с красной свастикой на спине у каждого, затем шагнули в стороны, и тысячник поднял руку ладонью к залу. В нём воцарилась мёртвая тишина.
– Те, кем вы оба были до этого дня, умерли. Сейчас вы родились вновь и не принадлежите себе, – вымолвил тысячник, словно чеканя слова на стальном клинке. – Я награждаю вас деньгами и отпускаю на месяц. Проведите его без отчёта, как захотите.
2. В столице Тибета
Лучи восходящего овала солнца неумолимо сокращали тени горных вершин, проникали в глубь щелей и расщелин, ко дну сбегающей от ледников речушки, в озёра и овраги, в заросли деревьев и кустарников. Словно по причине неуёмного любопытства, они высветили проход внутрь пещеры, где лежали две головы крупных барсов. Головы будто дремали, неподвижные и тихие. За ними покоилась шкура гималайского медведя с неестественно задранной большой мордой, обнажающей в оскале жёлтые, похожие на клыки зубы.
Как и в другие погожие дни, когда лучи солнца золотисто расцвечивали дальнюю стену, шкура зашевелилась, морда вздрогнула и, сдвинутая в сторону, открыла загорелые до оттенков бронзы плечо и торс молодого человека. Шкуры барсов являлись его ложем, а их головы служили ему изголовьем. Отвернувшись лицом от неровной стены, он спросонья потянулся в сладостной истоме беззаботного отдохновения тела и духа и скинул с себя шкуру окончательно. Холодный воздух раннего утра обдал его с ног до головы, сгоняя остатки ничем не тревожимого сна и наполняя бодрой свежестью. Удача ещё раз потянулся и вскочил.
