Луи Бриньон - Чаша императора
Аквавива внимательно выслушал Гету и, немного помолчав, произнёс:
— Следовало рассказать мне об этих людях раньше. Возможно, я бы сумел помочь. Хотя и сейчас не поздно. Думаю, общими усилиями и с Божьей помощью мы справимся с ними.
— Мне безразлично с чьей помощью, лишь бы отправить их всех в ад.
— Меня интересует ещё один вопрос. Что насчёт обещанного золота? Я получу его?
— Женщина мертва?
— Нет, — вынужден был признаться Аквавива, — но герцог де Гиз обещал захватить её и передать мне. Только в этом случае я поддержу его. А без моей поддержки ему не видать трона, и он это знает.
— Вы получите золото. В обмен вы просто скажете мне, где её можно найти. Мы не станем ждать действий герцога де Гиза, а сами решим проблему.
— Вряд ли вам это удастся. Она находится у королевы-матери, в замке Шенонсо.
— Неважно, где она находится, — с мрачной решимостью ответил Гета, — эта женщина должна быть умерщвлена, ибо для нас она одна гораздо опаснее, нежели все остальные враги вместе взятые.
Аквавива поднялся с места, давая понять, что ему пора.
— И вы не останетесь? — с непонятной усмешкой спросил у него Гета.
— Я слуга Божий, — коротко ответил Аквавива, отлично понимая, что именно стоит за этим приглашением.
— Что ж, золото в замке — я распоряжусь, чтобы помогли его погрузить. Вы получите нашу признательность и вдвое больше золота, если поможете уничтожить «Единорога». А о женщине больше не беспокойтесь. Мы сами всё сделаем.
Аквавива лишь кивнул в ответ и вышел.
Глава 12
В зал, в котором за время столь содержательной беседы Аквавивы с Гетой возобновились негромкие разговоры и движение, вошли музыканты. Нежная мелодия поплыла под сводами, часть факелов и светильников погасли, погрузив помещение в полумрак. В сопровождении двух вооружённых мечами стражей появился Гета, прошёл к трону и опустился на обитое алым бархатом сиденье. Из боковых арочных проёмов, ступая неслышно, словно призраки, вошли несколько десятков монахов — каждый с зажжённой свечой в одной руке и кинжалом в другой — и окружили крестообразное сооружение из плит.
— Пришёл час вашего величия, дети мои! — раздался мягкий голос Геты.
С подносами, уставленными бокалами венецианского стекла с рубиновой жидкостью, пятеро полуобнажённых мавров стали обходить гостей в белых туниках. Каждый из них брал дрожащей рукой бокал и безропотно выпивал до дна. У всех в глазах плескался ужас, но бокалы, один за другим, уже пустые возвращались на подносы. Мавры, почтительно склонив головы, ожидали, когда гость осушит бокал, о чём возвещали лёгким звоном висящих у них на мизинцах маленьких колокольчиков. Когда все бокалы опустели, мавры покинули зал. Музыка смолкла.
Напряжённое молчание, полное тревожного ожидания, внезапно прервалось судорожным вздохом и глухим ударом упавшего тела. Подавшиеся в испуге в стороны гости открыли всеобщему взору одну из девушек, лежавшую на мраморном полу в беспамятстве — глаза её были открыты, но прежний ужас ушёл, и одно лишь безучастие заполняло их. Стражи Геты подняли девушку и бережно уложили на одну из плит мраморного креста.
Ещё трое юношей, тоже рухнувшие в бесчувствии, повторили судьбу девушки — их тела заняли три оставшиеся плиты. Головы всех четверых легли точно в чашеобразные выемки в изголовьях.
По знаку Геты восемь монахов приблизились к фонтану в сердцевине жертвенника и, преклонив колени, укрепили свечи по углам восьмиугольника. Заметавшиеся язычки пламени вычернили тени, и стоявшая в центре фонтана прекрасная статуя стала казаться зловещей.
Повинуясь лёгкому кивку Геты, монахи обнажили тела юношей и девушки, распоров их полупрозрачные одеяния кинжалами. Обступившие жертвенник братья начали медленное движение вокруг плит, образующих крест, шепча то ли молитву, то ли заклинание на неизвестном языке. Голоса их то становились едва слышны, то наполнялись силой и взлетали высоко под каменные своды, придавая всему происходящему мрачную таинственность.
Четверо из восьми монахов склонились над телами. Кинжалы их, едва касаясь остриями, начали вырезать знаки на обнажённой груди каждой из жертв — струйки крови сопровождали всякий надрез. Кровавые слова на латыни: «Валуа», «Наварра», «Гиз» — появились на груди юношей, «Чаша» — у девушки. Монахи с окровавленными кинжалами в руках отступили. Другие четверо, стоявшие у изголовий страшного крестообразного ложа, быстрым, почти незаметным движением рассекли горла жертв — кровь из ран хлынула в выемки-чаши под их головами.
Гета с трона с едва скрываемым наслаждением наблюдал за ужасом, разлившимся по побелевшим лицам людей в полупрозрачных туниках.
— Такова будет и ваша участь, — изрёк он. — Здесь вы — агнцы, а агнцы — ваши судьи. Приведите же их, — велел Гета.
С десяток ягнят, с испуганным блеянием постукивая копытцами, появились в зале, окружённые плотным кольцом монахов, не позволяющих животным в панике разбежаться. Чаши жертвенника до краёв наполнились кровью, отдельные алые струйки бежали по телам и плитам вниз, к догорающим свечам.
Гета сошёл с трона и приблизился к жертвеннику, с неослабным вниманием наблюдая за поведением ягнят, которые поначалу только беспорядочно метались. Один из ягнят вдруг робко подошёл к одной из плит и стал с жадностью пить кровь. Гета опустил взгляд на кровавую надпись на груди жертвы — «Гиз».
— Он умрёт первым, — пробормотал Гета, продолжая следить за ягнятами. Вот и кровь второй жертвы, ещё одного юноши, привлекла внимание ягнят. На сей раз на груди жертвы значилось «Валуа».
— Следующим будет король.
Ещё один ягнёнок, словно насытившись, отошёл от жертвы, олицетворяющей короля Франции и жадно припал к другой чаше — той, в которой покоилась голова жертвенного воплощения Генриха Наваррского.
— Третьим умрёт Беарнец, — задумчиво прошептал Гета, — и его поразит та же рука, что и короля Франции.
Оставалась нетронутой лишь выемка с кровью девушки. Наблюдая за тем, с какой осторожностью все ягнята обходят её, Гета мрачнел всё больше и больше. С уст его сорвались едва слышные слова:
— Если она не погибнет, мы все умрём! Ну же, дети мои… смелее… она должна умереть… должна!..
Но ягнята не желали приближаться к каменному лепестку, на котором покоилось тело девушки.
По знаку Геты монахи вновь двинулись вокруг алтаря, произнося заклинание на чужом языке. И, словно подстёгнутые монотонно звучащими голосами братьев, сразу несколько ягнят бросились к чаше девушки. Они пили так, словно их не поили много дней — пили долго и, когда чаша полностью опустела, неохотно и вяло разбрелись по залу.
