Гарри Тертлдав - Верни мне мои легионы!
Вар почувствовал себя слегка уязвленным.
Он был обескуражен, узнав, что германцы, живущие вокруг Минденума, платят налоги зерном, скотом и фруктами — если вообще платят. Какой неприятный контраст по сравнению с Сирией! Там сборщики налогов взимали деньги по системе, разработанной задолго до покорения страны римлянами, даже задолго до покорения ее греками. Возможно, эта система появилась еще до установления владычества персов, которых сменили греки. В Сирии Римская империя получала каждый причитающийся ей медяк. А здесь…
— Они должны пользоваться деньгами, как и мы, — твердил Вар тем, кто его слушал. Слушать, поскольку он наместник, приходилось всем. — Монетами, во имя богов! Откуда нам знать, сколько стоит корова, корзина яблок или местная мерка ячменя? Уплатив подать натурой, туземцы, должно быть, по дороге домой смеются над тем, как нас обдурили.
— Командир, германцы лишь недавно узнали о существовании денег. Я думал, ты слышал об этом, — заметил Люций Кадиций. — Они всегда пользовались между собой меновой торговлей или чем-то в этом роде.
— А меня не волнует, чем они пользуются между собой. Это не моя забота, — ворчал Вар, хотя с радостью пожертвовал бы богам в благодарность быка, лишь бы это и вправду было не его заботой. — Мы учреждаем тут римскую провинцию, и они должны строить отношения с нами так, как положено в римской провинции.
— Командир, ты верно сказал — мы учреждаем провинцию, но пока мы еще толком ее не учредили, — стоял на своем префект. — Между тем, что должно быть, и тем, что есть на самом деле, порой существует большая разница. Считается, что пес должен быть твоим другом, но иногда он так цапнет, что мало не покажется.
Ладно бы так думал один префект, но, похоже, многие римские командиры разделяли его точку зрения. Вара это просто бесило. Как ему выполнить задачу, поставленную перед ним Августом, если люди, которым положено ему помогать, норовят ставить препоны! Нет, конечно, никто не отказывался выполнять его приказы, все кивали и говорили: «Слушаюсь, командир!» — но как будут выполнять твои распоряжения люди, считающие эти распоряжения бестолковыми, — совсем другой вопрос.
Наместник вдруг понял, что предпочитает иметь дело с германцами, а не с соотечественниками. С туземцами, по крайней мере, знаешь, чего ожидать. Германцы были лишены утонченного лицемерия, служившего многим римлянам привычной броней, защитой от всего мира. Да, германец обещал что-либо сделать, только если сам того хотел или считал, что это послужит его выгоде. Зато, пообещав что-то, он в точности выполнял обещанное. И если у германца возникала проблема, это была простая проблема, из тех, с которыми легко разобраться.
Как, например, сейчас, когда один местный вождь явился в Минденум. Разумеется, не один, ведь по размеру свиты можно было судить о статусе германца. Один из воинов этой свиты, свирепый с виду Тадрас, и являлся потерпевшей стороной.
Вар принял вождя Сегеста и воина Тадраса в роскошном шатре, выполнявшем здесь роль дворца наместника, и распорядился подать вина, как сделал бы, общаясь с равными. В некотором смысле они и были равны: Сегесту пожаловали римское гражданство. Следуя совету своих ветеранов, Вар не стал разбавлять вино германцев водой: ему объяснили, что для варваров подобная умеренность является лишним свидетельством глупости римлян.
Сегест воздал напитку должное, что же касается Тадраса, он пил много, но говорил мало, предоставив своему вождю выступать от его имени. Что Сегест и сделал: он говорил медленно, с акцентом, но на понятной латыни:
— Я пришел к тебе, предводитель римлян, потому что моему дружиннику и мне нанес обиду некий человек, подвластный тебе, поскольку он является римским гражданином.
— Пожалуйста, продолжай, — сказал Вар.
Кажется, об этой ссоре он слышал еще в Ветере.
— Я продолжу.
Сегесту было присуще природное чувство достоинства. Он был высоким, худощавым, с тронутыми сединой волосами, с кустистыми усами, словно тоже припорошенными снегом.
— Может, ты слышал, что моя дочь Туснельда была помолвлена с присутствующим здесь Тадрасом.
Спутник Сегеста, усиленно налегавший на вино, оживился.
— Да, это так.
По-латыни он говорил гораздо хуже Сегеста.
— Я кое-что об этом слышал, — кивнул Вар, отпивая глоток из чаши.
Свое вино он приказал разбавить наполовину, но все равно находил его слишком крепким.
— Раньше Туснельда была помолвлена с человеком по имени Арминий, — продолжал Сегест. — Как я уже сказал, мы говорим об этом тебе, а не разбираемся сами, потому что Арминий, как и ты, — римский гражданин.
— Понятно.
На самом деле Вар мало что понимал, поэтому задал вопрос, казавшийся ему вполне логичным:
— Что же натворил Арминий, чтобы заставить тебя нарушить данное ему обещание?
— Он собирается восстать против Рима. Поэтому я не хочу иметь с ним ничего общего.
Сегест говорил медленно. Ему то и дело приходилось делать паузу, чтобы вспомнить окончание существительного или глагола, однако паузы не мешали понимать его речь.
— Я был другом римлян с тех самых пор, как вы обратили свои взоры на Германию. А тому минуло более двадцати лет. Я думаю, что наш народ выиграет, оказавшись в составе империи. Спроси любого из своих командиров, любого, кто служит здесь давно. Все подтвердят, что я говорю правду.
— Я тебе верю.
Вар и вправду верил: даже германцу хватило бы ума сообразить, что его слова легко проверить. Чтобы обдумать следующую фразу, наместник снова пригубил из чаши и посмаковал вино.
— Почему ты считаешь, что Арминий — мятежник? Это серьезное обвинение. Что он скажет, когда я спрошу об этом его самого?
— Он ответит какой-нибудь подходящей к случаю ложью, — не раздумывая, заявил вождь. — Скажет, будто поступил на римскую службу, потому что хотел помочь Риму. Но он подобен змее. Он меняет окраску под цвет травы, и ты увидишь его только тогда, когда он ужалит.
Германец перевел свои слова Тадрасу на их родной язык, и тот энергично закивал.
— Сколько ему лет? И сколько лет твоей дочери? — спросил Вар. — Вступила ли она уже в тот возраст, когда требуется ее согласие на брак?
Сегест несколько сник.
— Туснельде двадцать лет, — нехотя сообщил он. — Арминий на четыре или пять лет старше ее. Но я — ее отец. Вы, римляне, знаете, что это значит.
Теоретически римский paterfamilias, отец семейства, имел почти неограниченную власть над своими отпрысками. Теоретически — да. Но на самом деле законы из года в год ограничивали и выхолащивали эту власть. А каковы обычаи германцев на сей счет, существует ли у них вообще такое понятие, как paterfamilias, Вару было неизвестно. Он собирался покорить варваров и вернуться в лоно цивилизации, а не вникать в их дикарские обычаи.
