Евгений Немец - Медный гусь
— Чует мое сердце, что прав ты, Игнат. Без нечистой силы тут не обошлось.
— Ты ж не верил в чертову щуку! — удивился Недоля.
— Три дня назад не верил, — охотно согласился Лис. — Теперь своими глазами убедился. Обский дед один раз нас предупредил, так что Хочубей-дурило на неделю слег, второй раз от обоза сразу троих откусил. А мы уши развесили: по реке и рыба!.. Чего ж дальше-то ждать? На капище вместо Медного гуся сам сатана нам свое рыло явит?
Игнат перекрестился и огляделся: не мелькнет ли где поросячье рыльце нетопыря-кровососа, летучего диавольского посыльного. Васька Лис поежился, тоже по сторонам зыркнул, добавил:
— Вон и воронье расселось, дожидается, когда загнемся, чтоб глаза выклевать.
— Я слыхал, что в вогульских болотах лешие живут и вогулы с ними, как с равными, знаются, — добавил жути Недоля. — Вогулы лешим души убиенных приносят, а лешие за то их земли стерегут.
— Ежели лешие тут в тумане бродят — конец нам. Пока он тебя за шею не схватит, как его разглядишь?
— Есть средство, — важно молвил на то Игнат. — Надо на Иванов день выкопать корень цветка Адамова голова, святой водой окропить и на престоле в церкви оставить на сорок дней. После того корень силу дарует бесов зреть, как смертных. Только с собой его нужно в ладанке носить.
— Вот же свалилась мне на голову недоля!.. — Васька оглянулся на товарища, плюнул в сердцах. — Игнат, у тебя дупло на всю башку! До Иванова дня, как до Тобольска на четвереньках, и потом еще сорок дней! Да нас за это время черти тридцать раз в порошок сотрут и по ветру развеют!
— Как воротимся, первым делом пойду Адамову голову искать, чтоб на Иванов день корень добыть, — невозмутимо отозвался Недоля. — Раньше думал: на что он мне, я ж шнуром-оберегом опоясанный, а теперь бы ой как пригодился.
— Ты еще огнецвет поищи, — Васька махнул на товарища рукой.
— И поищу. Огнецвет — то не сказка. Мне батькин свояк рассказывал про одного мужика, который огнецвет на Иванов день нашел. Горел цвет папоротника белым пламенем, луч испускал, и луч тот в сторону под ель указывал. Мужик в том месте копать начал и откопал кужель, полную монет червонного золота.
— Да ну! — заинтересовался Лис.
— Точно тебе говорю. Только сгинул мужик тот. Может, заговоров от нежити не знал, что клад сторожила, а может, знал, да говорил неверно. В общем, вскоре захворал и помер. А в кужель потом родня заглянула, а там золота нет — осиновые листья, красные, осенние. Это посреди-то лета.
— Ну и на кой черт такой клад!
— Не поминай черта, а то явится! — гаркнул Недоля, но дальше продолжил спокойно, степенно: — Дурень ты, и мужик тот дурнем был. На Ивана Купалу ведьмы шабаш правят, демоны хороводы водят, нечисть свадьбы играет — адская баня по лесам топится. И топят ее православными душами. Так что огнецвет искать осторожно надобно, молитвы читать и заговоры, чтоб от нежити укрыться. Мужику тому клад голову вскружил, вот он себя и выдал. А сделал бы все по уму, теперь бы в боярах ходил.
— Да Бог с ним, с огнецветом, — сменил тему Васька Лис. — Погоди… Что ты там про шнур-оберег сказал?
— Он от порчи, испуга, сглаза и прочего озевища надобен. Этот шнур прядут в ночь на Великий четверг. Берут для того две нити шерстяные и одну конопляную, но такие, которые в обратную сторону, в левую, прялись. Так же и сплести их надобно. Вот на Великий четверг матушка такой шнур связала и меня опоясала, я еще отроком был.
— И что, ты никогда его не снимал?
— Никогда. Годов пятнадцать ношу.
— Да ладно! — не поверил Васька. — За пятнадцать годов он сто раз порваться мог.
— Мог, да не порвался. На то он и оберег.
— А помогает-то хоть?
— А то как же! Ни сглаз, ни испуг ко мне не пристают.
— А от чертей он тоже убережет? — спросил Лис, Недоля грустно вздохнул. — То-то. Вот что меня, Игнатушка, теперь заботит. Мы с тобой, брат, навместо разменной монеты. Что мы? Грязь. Няша. Нами дырки замазывают. Мы князю в верности присягали, землю Русскую от ворога защищать клялись, а он нас к самому Анафиду отправил. Мы на такое не договаривались!
— Не договаривались, — согласился Недоля.
— А раз он нас на недоговоренное толкает, то и на клятве нашей печать треснула. Вольны мы, брат, своей дорогой идти.
— Чего это ты смутьянишь! — очнулся Недоля. — На каторгу захотел?!
— Да лучше на каторгу, чем к сатане с челобитной, — огрызнулся Васька. — Но ты не дрейфь, есть у меня мысль. На Калтысянку нам надо. Разыщем доспех Ермака, продадим, а потом на Дон в вольницу или на Енисей, там русских застав нету…
— Да ты совсем спятил, что ли?! — поразился Недоля.
— Тихо ты! — зашипел Васька. — Чего орешь? Неужто не понятно — конец тут нам! Может, и бежать уже поздно. Ежели вогульский шаман реку сплющил, что ему стоит морок на болота навести, а? Так и будем по топи кругами ходить, пока не кончимся.
— Ты меня на суму не подбивай, — упрямо произнес Недоля и хотел еще что-то добавить, но идущий следом стрелец Прохор Пономарев вдруг заорал:
— Леший!!!
Прохор от видения отшатнулся, нога с кочки съехала, и стрелец бултыхнулся в воду.
— Топят! Топят твари! — завопил он так, что воронье к небу взметнулось, словно морок над болотом поднялся, закаркало зло и ехидно, будто только и ждало, что кто-то утопнет.
Когда Недоля с Лисом вытащили товарища, у Прохора дрожала челюсть, а взгляд был дикий, затравленный.
— Ты чего? — опешил Недоля.
— Я… я лешего видел… Рыло зеленое, как у жабы, а глаза желтые, змеиные… — задыхаясь, залепетал Пономарев. — А там, — он оглянулся на пятно взбаламученной жижи, — как только шлепнулся, что-то меня за ноги схватило, так что и пошевелиться не мог…
— То тебе примерещилось, — сказал Васька Лис, но уверенности в его словах не было.
— Чего там у вас? — крикнул сотник.
— Прошке водяной пятки пощекотал, — крикнул в ответ Лис, но без задора, со злостью, потом нагнулся к Игнату, сказал тихо: — Вот об том и говорю. Тут тыщу лет некрести жили, расплодили чертей да бесов, кому как не тебе знать. Сгинем, тикать надо!
Игнат недовольно засопел.
— Баста, дошли! — послышался окрик Рожина, и у всех от сердца отлегло.
Усталость притупляет чувства, даже страху углы обтесывает, так что когда подошвы стрелецких башмаков наконец ступили на твердую почву, путники повалились в траву, не очень-то беспокоясь о близком соседстве с вогульским капищем. Сделали привал, но стрельцы, насквозь промокшие, с башмаками, полными липкой холодной грязи, только полчаса спустя начали помаленьку шевелиться и приводить себя в порядок. Достали раскисшие сухари и вяленую рыбу, жевали в угрюмом молчании. Даже отец Никон выглядел осевшим, к земле придавленным и молитву перед трапезой прочитал коротко и еле слышно, а Семен Ремезов, едва выбравшись на сухое, уселся под сосенкой, облокотившись о ствол спиной, и, обняв торбу с писчим набором, в тот же миг уснул.