Кирилл Кириллов - Земля ягуара
— Дядька Мирослав, а отчего так?! Я вот и по мальчишкам во дворе заметил! Если ты с ними вежливо, куртуазно, как франки говорят, так они тебя харей в грязь. А если ты их харей в грязь — они тебе почести, как королю.
— От слабости все. Слабый боится, что кто-то его слабость учует и ткнет харей в грязь, а сильному этого бояться не надо. Он может быть куртуазным.
— Так, а если…
— Отрок, — строго оборвал его Мирослав, — я воды-то дождусь?
— Тиерра! Тиерра! — донеслось из «вороньего гнезда». — Земля!
Все свободные от вахты матросы кинулись на нос, обезьянами повисли на снастях. Ромка, свесившись за борт, в радостном нетерпении силился увидеть то, что несколькими минутами ранее разглядел со своей площадки впередсмотрящий. Наконец ему удалось разглядеть какую-то неясную дымку на горизонте. Постепенно она превратилась в тонкую черную полоску.
— Эспаньола! — заорал Ромка, сорвал с шеи красный платок и замахал им, как флагом.
Все, кто был на борту, подхватили его крик.
— Чего разорались, как тюлени на лежбище! — перекрыл гул голосов рокочущий бас. — До Эспаньолы далеко еще. Это острова, лежащие перед ней. Тут первый, здоровый, потом маленькие пойдут, один за одним, как бобы в стручке. Насмотритесь. По местам, каракатицыно отродье!
Матросы глянули на боцмана, кряжистого детину с красными набрякшими кулаками, и неохотно стали спускаться с лееров и вант.
Ромка пошел к Мирославу, сжимая губы, чтоб не выпустить на них улыбку, но тот лишь по-отечески хлопнул его по плечу и улыбнулся сам:
— Доплыли, паря!
— Ага, доплыли. А то я извелся что-то совсем. Месяц на твердой земле не стояли.
— Ходкий корабль, — отозвался Мирослав. — И кормчий попался знатный, ни разу с пути не свернул.
— А как вы определили?
— По звездам да по времени. Ежели бы он хоть на полрумба левее или правее взял, так мы еще неделю плыли бы. Знатные все же моряки эти гишпанцы. Хозяева морей.
— А русские хуже?
— Наши-то? — Мирослав задумался. — Наши в силе, когда Борей налетит. Когда волны выше мачт. Тогда жилы порвут, но выплывут. Корабль из бури на руках вынесут. На доске из ледяного окияна выплывут. А вот чтоб тридцать дней и ночей по звездам, да с курса не сбиться, это нам, русичам, тяжело. Поэтому далеко и не ходим пока.
— А будем?!
— Кто знает? Для этого твердая рука потребна, которая сможет мужиков с печи снять да как следует подтолкнуть. Тогда они далеко покатятся.
— Не зря, значит, говорят «русские долго запрягают, да быстро едут»?!
Мирослав присел на рундук, принайтовленный в тени мачты, Ромка пристроился рядом, прямо на палубе.
— Не зря, если, конечно, про тот самый толчок не забывать.
— А варяги?
— Варяги? — переспросил Мирослав, и на лицо его набежало темное облачко грустной мысли. — Варяги с давних пор силу большую имели. Неистовость. Чуть что, впадали в берсерк, это воинское бешенство такое, и рубили супостата направо и налево. А сейчас мельчают. Сила в них есть еще, да уходит потихоньку.
— Почему?
— Расслабились. Давеча-то они чуть что — поединок, в котором сильнейший выживал. Хилых и слабых сразу на меч али в омут. Выродков всяких, пьяниц, убогих да юродивых, да калек. Девку сватали не за первого встречного, а за самого сильного — из тех, что холостыми остались, конечно. И потомство было — один сотни стоил, если вырасти успевал. А сейчас у них там все нравы смягчились. Детей кривых-косых оставляют. Конунги при своих дворах пиитов завели да песенников, чтоб слух ласкать. Театру при свейском дворе играют. Девки отбились от рук и стали больше на красивых смотреть, чем на доблестных.
— Так что ж в этом плохого, ежели младенцев убивать перестали? Нешто Богу угодно, чтоб хроменького али слепенького на меч.
— Да поди разбери, чего ему угодно, — горько промолвил Мирослав. — Но вот если кривой, хромой да полоумный — от пиитов да красавцев всяких такие часто родятся — вырастет да детей заведет, они тоже будут кривые, хромые да полоумные скорее всего. Поколений пять — десять, и вот тебе уже толпа спиногрызов. Сами дел не делают, а рты разевают. Корми, мол.
— Так что ж, не кормить? Пускай подыхают? — Ромка даже на ноги вскочил от возмущения.
Мирослав смерил его суровым взглядом и покачал головой:
— Я тебе не про то толкую, что делать, а про то, кто виноват. Варягов выбор, пугать резными носами своих драккаров весь Старый и Новый Свет или тихо превратиться в лежебок на задворках мира. Но если они длить свое разложение не перестанут, если к обычаям отцов не вернутся, так и будет.
Ромка сел на палубу, понурив голову.
— И пример вон перед глазами, — продолжал Мирослав.
— Империя Священная Римская? — встрепенулся Ромка.
— Лепо тебя князь учил, — усмехнулся Мирослав. — А рассказывал, что под конец одно название осталось? Священная, — протянул он, словно пробуя слово на вкус. — А сами погрязли в праздности, чревоугодии и содомии. Отвыкли руками работать, все на рабов свалили. Да и головой. У них колоний много было, и все таланты оттуда в Рим стремились. Слыхал небось «Все дороги вдут в Рим»?
Ромка кивнул.
— Вот-вот. Приезжим-то этот Рим что? Пустой звук. А сами римляне так разленились, что не смогли с каким-то Атилой-гунном справиться. Даже сдохнуть, сомкнув зубы на горле врага, не смогли. А там варваров-то этих было, — Мирослав досадливо махнул рукой, — пара тысяч, а империю, которая в кулаке полмира держала, враз с землей сровняли. Повалили, как колосса с глиняных ног.
— Но когда над тобой все время меч висит, тоже несладко, — проговорил Ромка.
— Мал ты, — хмыкнул Мирослав, — чтоб про тот меч понимать. Да вырос под крылом князя Андрея. В тепле и сытости. А вот побыл бы ты да хоть на месте князя или вон царя Ивана да сына его Василия-царя. Попробовал бы сильное государство сколотить, вмиг захотел бы восточным деспотом стать. Или ханом ордынским, чтоб нагайками всех… Ладно, Ромка. Такие разговоры смысла не имеют, а до топора и плахи могут довести, ежели где по глупости их вести станешь. Давай-ка закругляться потихоньку, мне до ночи нужно еще рубаху починить, да и тебе б надо собой заняться. Придем скоро.
Юноша отправился к себе в каютку, пересмотрел вещи и лег, но сон не шел. Считая ребрами засохшие комья соломы, Ромка второй час в жуткой духоте крутился на матрасе, брошенном на старый гамак. Наконец это ему надоело, и он вышел на палубу. Ночной ветерок дернул его за отросшие локоны, коснулся лица, но прохлады не принес.
Судно не двигалось. Навигатор не решился вести его в темноте, боясь напороться на риф вблизи малоизученных островов, да и лот показывал якорную глубину. Рядом с неярким фитилем, укрепленным в кованом поставце, дремал вахтенный. Голова его клонилась к груди, в какой-то момент он просыпался, вскидывался, осматривался осоловелыми глазами, а через несколько секунд вновь начинал клевать носом. Второй вахтенный откровенно спал, свернувшись калачиком у носовой пушки.
