Александр Лермин - Сын графа Монте-Кристо
«Завтра утром. На чье имя он должен быть выписан?»
«На имя моего отца — Жана д'Арва».
Я уговорил раджу отдохнуть, и он несколько часов проспал на моей постели. На рассвете, дав ему широкий плащ, я вместе с ним отправился в префектуру, где мне без затруднений выдали требуемый паспорт, и в полдень раджа уже был на пути в Париж.
— Господин прокурор,— заботливо прервал рассказчика Давоньи,— разговор волнует вас, не отложить ли продолжение на завтра?
— Нет, нет! — вскричал Вильфор.— Я должен все рассказать сегодня: завтра уже будет поздно. Итак, я продолжу. Три месяца спустя Рене де Сен Меран сделалась моей женой, затем последовала битва при Ватерлоо и Наполеон был низвержен безвозвратно.
6-го мая 1816 года моя жена родила дочь, но ребенок был очень слаб, и моя теща опасалась, что девочка не доживет даже до следующего утра. Ночью, после рождения ребенка, я сидел с книгой у постели молодой матери, спокойно спавшей. Как вдруг услыхал, что кто-то тихонько зовет меня из сада. Я подумал сначала, что мне показалось, но зов повторился, и я осторожно выскользнул на крыльцо.
Возле решетки сада что-то белело, и я при свете луны увидел, что там лежит женщина редкой красоты. С легким криком изумления я подбежал к ней и, увидев влажные глаза и темные шелковистые кудри, сразу понял, что вижу Найю, сестру принца.
«Вы господин де Вильфор?»— чуть слышно прошептали губы женщины.
«Да. А вы Найя?» — вскричал я с уверенностью.
«Я — Найя, мой муж, раджа Дуттиа, убит… Спасите моего ребенка!» И, распахнув плащ, она подала мне новорожденное дитя, завернутое в шелковый платок. Она нежно посмотрела на маленькое существо, и счастливая улыбка появилась на бледном лице бедной матери, когда я взял ребенка на руки.
«Теперь я спокойно могу умереть,— прошептала она.— Муж мой умер в ту минуту, когда мы покидали Англию, я должна была, стать матерью,— мне нужно было жить! Я шла день и ночь — дитя родилось только два часа тому назад, я дотащилась до дома… но дальше… не могу… нет сил… Вот браслет…»
Она внезапно замолкла — я наклонился к ней: она была мертва!
Я взял половину браслета из окоченевшей руки и поспешил домой. Сначала я хотел отдать дитя моей жене, а потом позвать на помощь к бедной матери. Жена все еще спала — я положил ребенка в колыбель рядом с моей маленькой дочерью и на минуту остановился в раздумье: будить мне сиделку или нет, но, бросив взгляд на обоих детей, я вдруг с ужасом заметил, что моя дочка мертва!
Я стоял, как пораженный громом: прощайте блестящие надежды, связанные с рождением этого дитяти! В эту минуту чужой— ребенок громко заплакал, и я решился. Дрожащими руками я завернул плачущую девочку в пеленки моей маленькой дочери и, покрыв эту последнюю шелковым платком, отнес ее в сад и положил в объятия покойницы!
Полчаса спустя проснулась моя жена и спросила о ребенке, и я принес ей дочь Найи!
— И супруга ваша не заметила подмены? — быстро спросил государственный прокурор.
— О, да. Тотчас по рождении дитяти жена надела ей на шею золотой крестик на цепочке, и я второпях забыл об этом. На вопросы жены я отвечал так сбивчиво, что наконец был вынужден открыть ей все. Вместо того, чтобы упрекнуть меня, Рене одобрила мой поступок. На другой день приехал мой тесть. Дочь Найи окрестили Валентиной де Вильфор, и счастливые дед и бабушка положили на одеяло новорожденной приказ о назначении меня государственным прокурором в Париже и триста тысяч банковскими билетами.
Утром перед нашими дверями нашли Найю с мертвым ребенком, и обеих похоронили в общей могиле для бедняков. Бумаги, найденные при Найе, были написаны на хинди; они были переданы мне, как важному должностному лицу, и с тех пор хранятся вместе с восковым слепком и половиной браслета в шкатулке около моего ложа.
По знаку Вильфора Фламбеан открыл шкатулку, и в ней действительно оказались те вещи, о которых говорил бывший прокурор.
— И вы ни разу не слыхали о Даоле? — поинтересовался Давоньи после некоторого молчания.
— Как же: три года спустя раджа написал мне из Индии. Он дрался при Ватерлоо, попал снова в плен к англичанам, и только через год ему удалось бежать. Соединившись с раджой Синдии, который позднее предался англичанам, он снова вступил в борьбу с притеснителями своей родины; теперь он скрывается в Индостане, ожидая благоприятных обстоятельств. Он заклинал меня известить его о судьбе Найи, и я ему ответил, что ничего не знаю о ней, и тем наша переписка окончилась.
Вот моя исповедь. Теперь пусть истина будет восстановлена, и имя Валентины де Вильфор стерто с камня, под которым покоится прах дочери Найи!
— А если Валентина де Вильфор жива? — торжественно произнес Давоньи.
15. Прощение
Вильфор и Фламбеан оба вскрикнули при этих словах.
— Это невозможно! — пробормотал Фламбеан.
— В наш век чудес не бывает! — прошептал больной. — Господа,— спокойно продолжал доктор,— вы знаете меня как рассудительного человека и, конечно, не подумаете, что я подшучиваю над вами или выдумываю все это.
— Но я присутствовал при погребении,— возразил Фламбеан:
— И я тоже, и все-таки повторяю — она жива,— настаивал Давоньи,— или, выражаясь правильнее, Валентина де Вильфор умерла, а жива дочь Найи и раджи Буттиа.
— Значит, Валентину похоронили заживо? — прошептал де Вильфор, не спуская с доктора глаз.
— А если бы и так? — ответил тот.
— В таком случае, я вижу, что Бог сотворил чудо для спасения невинной девушки,— сказал Вильфор с глазами, полными слез.
— Господин де Вильфор,— торжественно продолжал врач,— знаете ли вы, как умерла Валентина?
— Знаю ли я? Она была отравлена моей женой!
— А почему?
— Жена хотела завладеть состоянием Валентины в пользу собственного сына.
— Но ведь это ужасно! — воскликнул Фламбеан.
— Помните ли вы, господин де Вильфор,— продолжал врач,— во время последней болезни и смерти Валентины вы часто встречали у себя в доме таинственного человека, назначение которого, по-видимому, было награждать достойных и наказывать преступников.
— Да, помню. Вы говорите о графе Монте-Кристо,— сказал Вильфор, дрожа всем телом.
— Граф Монте-Кристо? — небрежно переспросил государственный прокурор.— Этот искатель приключений?
— Не говорите так! — с жаром вскричал де Вильфор.— Если Валентина жива, то этим она обязана божеству в образе человека — графу Монте-Кристо! Только он один мог превратить смерть в жизнь: теперь я могу поверить, что Бог простил мне часть моих тяжких грехов!
