Тим Уиллокс - Религия
Батальон увечных выступил с госпитальной площади, и Лазаро повел их прямо туда, где ревели пушки. Он начал петь на простую мелодию псалом Давида высоким, чистым, дрожащим голосом, который надрывал Карле сердце. Еще один монах подхватил песню, вторя Лазаро октавой ниже, третий присоединился контрапунктом, за ним четвертый, пятый; это пение, похожее на пение херувимов, подняло дух раненых и повлекло их вперед, навстречу последней битве.
Город рушился вокруг них, пока они шли. То тут, то там падала стена, когда ядро, выпущенное из турецких кулеврин, достигало цели. Под обломками осталось несколько человек из этой ковыляющей процессии, но никто не дрогнул. Карла видела, как какие-то пожилые женщины, когда они проходили мимо, упали на колени, они плакали, причитали, прижимали к растрескавшимся сморщенным губам распятия, четки и иконы с изображениями святых. Время от времени кто-нибудь из несчастных оступался и падал, когда его раны давали о себе знать, иногда он поднимался, иногда оставался лежать, но монахи из госпиталя — теперь точно такие же, как и их собратья, монахи-воины — не замедляли хода, не прерывали пения, потому что и они шли и пели ради спасения Священной Религии.
Они достигли участка искореженной земли на границе того, что некогда было городом, и перед их глазами развернулась картина исходящего криками безумия.
Над краем стены, за которую велся спор, поднимались густые столбы порохового дыма: с верхнего яруса осадной башни, от артиллеристов, взгромоздившихся на кронверк, от вертящихся зажигательных снарядов и мушкетных залпов. Желтые полотнища греческого огня взметались к небу, плясали над рвом за громадной брешью в стене. На фоне этих ослепительных всполохов Карла разглядела силуэты сражающихся рыцарей, содрогающиеся и кривящиеся в пекле, будто ночной кошмар безумца, и собирающих у многоцветной толпы дань конечностями и головами. Между солдатами мелькали силуэты мальтийских женщин, утирающих пот и отбрасывающих длинные волосы, выпадающие из-под шлемов. Орудуя короткими мечами и пиками, они проползали между рядами воинов. Они волочили за собой бадьи с «хлебом и вином от Господа», и они склонялись над ранеными мусульманами, чтобы добить их ножами, словно амазонки, явившиеся во плоти из древнего мрачного мифа о страшной мести.
Где-то в самом средоточии этого бредового мира сражался и Матиас. Там, на посту Кастилии, где взлетали кровавые фонтаны, брызгая на стальные доспехи с таким звуком, будто жарится сало. Где раненые сцеплялись с другими ранеными, чтобы прикончить друг друга голыми руками и зубами, где они подминали под себя друг друга, как чудовищные твари, живущие в бурлящей воде. Где люди хлопали огненными крыльями в припадке исступления. Где воздух колыхался от ружейных выстрелов и звона стали, от криков умирающих, от криков ярости, от проклятий, от горячих просьб и безумного хохота. Где над оглушительным безумием священной войны возносился и опадал спокойный голос возглавляемого Лазаро хора. Где — как молила Карла — Матиас должен выжить.
Неудержимый хаос правил на поле боя. Карла никак не могла понять, в чем здесь смысл, увидеть, на чьей стороне перевес. Она пошла вслед за остальными, когда Лазаро повел отряд раненых к лестнице в стене. Они разошлись по стене налево и направо, растянувшись вдоль парапетов на посту Франции, на посту Оверни и Италии. Некоторые несли аркебузы, порох и пули. Те, кто был в силах, спустились по лестнице и ринулись в рукопашную, где, как видела Карла, тут же и погибли. Алые накидки оставшихся были видны через амбразуры, безжалостное солнце сверкало на их шлемах. Турецкие мушкетеры осыпали их градом пуль, и, хотя многие из раненых упали, те, кто остался стоять, не дрогнули. Если они сумеют принять пулю на себя, считали люди на стене, значит, они погибнут не напрасно.
Карла довела слепого юношу до места и спустилась по лестнице. Если она вернется в госпиталь или же отправится искать Ампаро, никто и не подумает ее остановить. Но общее волнение призывало Карлу: она тоже должна была принять участие в битве. Карла не собиралась убивать, однако же она в первый раз ощутила, насколько сильно воздействуют чары войны. Она увидела рядом с бочонком воды ведро и побежала к нему.
* * *Траурные звуки мусульманских горнов задрожали в затянутых дымом сумерках и замолкли. В свете ярко-красного, клонящегося к горизонту солнца скорбные вытянутые тени падали на равнину Гранд-Терре. Эти тени отбрасывали остатки отступающей турецкой армии, которые устало тащились по черной, кишащей мухами окровавленной земле, будто охромевшие беженцы разоренного монастыря. Они не осмеливались обернуться назад. За спиной у них, брошенные на произвол судьбы, оставались огромные стонущие горы раненых и умирающих, которые шевелились и дергались, словно какие-то фантастические многоногие чудовища, сраженные болезнью. Женщины, с головы до пят покрытые запекшейся кровавой коркой, бродили среди запустения в умирающем дневном свете, шепча мстительные проклятия и перерезая им глотки. На разрушенных стенах у них над головой не было ни одного человека, кто радовался бы, только человекоподобные пугала, слишком измученные, чтобы просто осознать, что они до сих пор живы.
Капеллан прозвонил в колокольчик, призывая на молитву к Пресвятой Богородице. Звук колокольчика эхом разнесся над оскверненной землей, словно набат, который должен призвать грешников в Последний день. Истерзанные остатки гарнизона опустились на колени посреди грязной жижи. Клубы едкого тумана поднимались от луж греческого огня, проплывая над головами. Воины снимали шлемы, клали их рядом с собой на землю и осеняли себя крестами. И среди этого приглушенного, полного призрачных теней мрака и гнусности их осипшие голоса подхватывали песнопение и рефрен.
Angelus Domini, nuntiavit Mariae
Et concepit de Spiritu Sancto.
Славься, Мария, благодати полная, ибо с тобой Господь.
Благословенна ты между женами и благословен плод чрева твоего,
Иисус.
Дева Мария, Матерь Божья, помолись за нас, грешных,
Сейчас и в час нашей смерти.
Помолись за слуг Господних.
Да свершится по слову Твоему.
Ave Maria, gratia plena, Dominus tecum. Benedicta tu in mulieribus…
Уступая жалобам своего больного колена, Тангейзер оперся на меч и опустился на колени рядом с Борсом, скорее от изнеможения, чем из благочестия, и он подозревал, что не им одним движет подобный мотив. Борс молился с закрытыми глазами, и Тангейзер не стал тревожить его, пока продолжалась молитва.
— И слово было — Бог.
— И поселился среди нас.
