Бернард Корнуэлл - Последнее королевство. Бледный всадник (сборник)
Мне не нужно было долго думать, прежде чем ответить:
– Две тысячи.
Альфред кивнул. Он знал это число так же хорошо, как и я.
– Ну, может, немного больше, – предположил я.
Он фыркнул, услышав это, и я пояснил. Мы приведем с Этелингаэга триста пятьдесят человек, а Вилглаф, олдермен Суморсэта, пообещал тысячу, хотя, по правде говоря, я сомневался, что явится так много. Фирд Вилтунскира был ослаблен отступничеством Вульфера, но южная часть графства пришлет нам пятьсот человек. Мы могли ожидать столько же из Хамптонскира, но, помимо этого, придется полагаться на тех немногих людей – сколько уж их ни соберется, – которые сумеют пробраться мимо датских гарнизонов, взявших теперь в кольцо центральную часть Уэссекса. Если бы Дефнаскир и Торнсэта послали свои фирды, у нас насчитывалось бы примерно четыре тысячи, но, увы, этого не будет.
– А Гутрум? – спросил Альфред. – Сколько у него будет людей?
– Четыре тысячи.
– Боюсь, что все пять, – сказал король.
Он уставился на реку, извивавшуюся между грязными берегами. Вода покрывалась рябью у плетеных вершей.
– Ну что же, будем драться, Утред?
– А разве у нас есть выбор?
Альфред улыбнулся.
– Конечно есть, – заверил он. – Мы можем бежать. Можем отправиться во Франкию. Я мог бы стать королем в изгнании и молиться, чтобы Бог вернул мне трон.
– И ты думаешь, такое возможно?
– Нет, – признался он.
Он знал, что если сейчас сбежит, то так и умрет на чужбине.
– Поэтому мы будем драться, – заключил я.
– И на моей совести навечно останутся люди, которые погибнут за безнадежное дело. Две тысячи против пяти? Разве можно сражаться при таком раскладе?
– Еще как можно!
– И ради чего – чтобы я мог быть королем?
– Ради того, чтобы мы не были рабами на собственной земле, – ответил я.
Некоторое время Альфред размышлял над этим. Над нашими головами низко пролетела сова – я увидел белые перья и почувствовал дуновение воздуха от растрепанных крыльев. Я знал: это знамение, но вот что именно оно предвещает?
– Возможно, это кара, возмездие свыше, – сказал Альфред.
– За что?
– За то, что мы в свое время отобрали землю у бриттов.
Подобное предположение показалось мне бессмыслицей. Если бог Альфреда решил наказать его за то, что наши предки отобрали земли у бриттов, тогда почему он послал датчан? Логичнее было бы отправить бриттов. Бог мог бы воскресить короля Артура. Так, спрашивается, почему он послал другой народ отобрать наши земли?
– Тебе нужен Уэссекс или нет? – резко спросил я.
Некоторое время Альфред молчал, потом печально улыбнулся.
– По совести, я не могу надеяться на благоприятный исход боя, но, как христианин, должен верить, что мы победим. Бог не позволит нам проиграть.
– И вот это тоже не позволит! – Я хлопнул по эфесу Вздоха Змея.
– По-твоему, все так просто? – спросил он.
– Жизнь вообще проста. Эль, женщины, меч и доброе имя. А все остальное неважно.
Альфред покачал головой, и я понял, что король думает о Боге, молитве и долге, но он не стал спорить.
– Значит, если бы ты был на моем месте, Утред, ты бы отправился сражаться?
– Ты уже принял решение, мой господин, – ответил я, – так зачем ты меня спрашиваешь?
Он кивнул. В деревне залаяла собака, он повернулся, чтобы пристально посмотреть на хижины, включая и свое временное пристанище, на церковь с крестом из ольхи, которую он построил.
– Завтра, – сказал Альфред, – мы возьмем сотню всадников и поедем впереди армии.
– Да, мой господин.
– А когда встретимся с врагом, – продолжал он, все еще глядя на крест, – ты отберешь человек пятьдесят или шестьдесят из моих гвардейцев. Самых лучших. И вы будете охранять мое знамя.
Король больше ничего не сказал, и без того было сказано достаточно. Он имел в виду, что мне следует взять лучших воинов, самых неистовых, самых опасных, из тех, что любят драться, – и повести их туда, где бой будет тяжелее всего, потому что враг наверняка попытается захватить наше знамя. То было весьма почетное поручение и, если битва будет проиграна, почти наверняка – смертный приговор.
– Я с радостью это сделаю, мой господин, – ответил я, – но взамен попрошу тебя об одолжении.
– Если это в моих силах, – настороженно проговорил Альфред.
– Пожалуйста, если можно, не хорони меня. Сожги мое тело на костре, вложив в мою руку меч.
Он поколебался, потом кивнул, зная, что соглашается на языческие похороны.
– Я никогда тебе этого не говорил, – произнес он, – но я очень сожалею, что твой сын умер.
– Я тоже об этом сожалею, мой господин.
– Но он теперь с Богом, Утред, наверняка он теперь вместе с Богом.
– Мне это уже говорили, мой господин. И не один раз.
А на следующий день мы отправились на войну.
Судьбы не избежать, и хотя, рассуждая логически, мы не могли победить, однако и проиграть мы не осмеливались. Поэтому мы и отправились маршем к Камню Эгберта.
* * *Это был торжественный марш, с соблюдением всех церемоний. Двадцать три священника и восемнадцать монахов составили наш авангард; они распевали псалмы, пока армия Альфреда двигалась от крепости, охранявшей южную дорогу, на восток, к центру Уэссекса.
Они пели по-латыни, поэтому отец Пирлиг перевел мне их слова. Ему дали одну из лошадей Альфреда, и, одетый в кожаные доспехи, с огромным мечом на боку и крепким копьем на плече, он ехал рядом со мной.
– «Боже, – перевел он мне, – Ты оставил нас, Ты рассеял нас, Ты гневаешься на нас, а теперь возлюби нас снова». Весьма резонная просьба, правда? Дескать, сперва Ты пнул нас в физиономию, так теперь обними нас, а?
– Неужели в молитве и вправду говорится именно это?
– Ну, кроме пинков и объятий. Про это я добавил от себя, – ухмыльнулся он. – Я скучаю по войне. Разве это не грех?
– Ты видел войну?
– Видел? Да я был воином, прежде чем обратился к церкви! Пирлиг Бесстрашный, вот как меня называли. Однажды я убил четырех саксов за один день. В одиночку, не имея другого оружия, кроме копья. А они все были с мечами и щитами, вот так-то. Там, дома, обо мне слагают песни, но имей в виду: бритты вообще поют о чем угодно. Я могу спеть тебе такую песню, если хочешь: в ней будет говориться о том, как я уложил триста девяносто четырех саксов за один день, но, боюсь, число не очень точное.
– И скольких же ты убил на самом деле?
– Я уже сказал тебе. Четверых, – засмеялся он.
– А где ты выучил английский?
– Моя мать была саксонкой, бедняжка. Ее взяли в плен во время набега на Мерсию и сделали рабыней.
– А почему ты не захотел на всю жизнь остаться воином?
– Потому что нашел Бога, Утред. Или Бог нашел меня. И еще меня начала обуревать гордыня. Песни, которые о тебе поют, западают в душу, и я дьявольски гордился собой, а гордость – страшный грех.
