Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 2
И сердце его мало-помалу наполнилось невыразимой радостью и такой надеждой, какой он не ведал прежде в самых ослепительных и блаженных мечтах.
Но тут проснулся омерзительный червь, дремавший в глубине прекрасного плода: имя ему было — раскаяние, стыд, горе.
«Нет, не могу, — бледнея, сказал себе Жильбер. — Я украл ребенка у этой женщины, как украл у нее честь. Я украл деньги у того человека, сказав ему, что деньги исправят причиненное зло. Поэтому я лишился права на счастье, лишился права на дитя, которое похищено у матери. Оно должно принадлежать или нам обоим, или никому из нас».
С этими словами, терзавшими его, как удары ножа, Жильбер в отчаянии вскочил на ноги; на лице его отразились самые зловещие, самые недобрые чувства.
— Так тому и быть! — произнес он. — Я буду несчастлив; я буду страдать, останусь одинок и обездолен; я хотел поделиться добром — теперь поделюсь злом. Отныне все мое богатство — это месть и горе. Не бойся, Андреа, я щедро с тобой поделюсь.
Юноша свернул направо и, с минуту помедлив с выбором пути, углубился в лес; целый день он шагал в сторону Нормандии, которой рассчитывал достигнуть за четыре дневных перехода. У него оставалось девять ливров и несколько су. Одежда у него была приличная, лицо свежее и спокойное. С книгой под мышкой он был очень похож на студента из хорошей семьи, возвращающегося в родительский дом.
Он взял себе за правило шагать ночью, а днем отсыпаться на лугу, под лучами солнца. Лишь два раза холодный ветер вынудил его просить приюта в крестьянских хижинах; там он опускался на стул у очага и засыпал крепким сном, не замечая приближающегося вечера. У него было припасено объяснение, кто он и куда держит путь. «Иду в Руан, — говорил он, — там у меня дядя; до того побывал в Виллер-Котре; человек я молодой и для собственного удовольствия решил путешествовать пешком».
У крестьян он не вызывал никаких подозрений: книга в те времена придавала человеку весьма почтенный вид. А если кто-то при виде юноши поджимал губы и глядел с сомнением, Жильбер заводил речь о том, что чувствует в себе призвание поступить в семинарию. Этим он рассеивал любые недобрые мысли.
Так прошла неделя. Жильбер жил, как поселянин, тратил в день десять су и проходил по десять лье. Наконец он добрался до Руана, где уже не надо было расспрашивать о дороге и плутать. Книга, которую он нес с собой, была «Новой Элоизой» в роскошном переплете. Руссо подарил ее Жильберу и надписал свое имя на первой странице.
Жильбер, чей капитал к этому времени сократился до четырех ливров десяти су, вырвал эту страницу, которую оставил у себя как драгоценность, а роман продал книгопродавцу за три ливра. Теперь он мог идти дальше; через три дня вдали показался Гавр; на закате он увидел море.
Его башмаки не гармонировали с обликом беспечного молодого человека, щеголяющего днем в шелковых чулках по городским улицам; но Жильберу пришла в голову еще одна мысль. Он продал свои шелковые чулки, вернее, выменял их на пару башмаков, отличавшихся безупречной прочностью. Правда, их нельзя было назвать щегольскими.
Последнюю ночь он провел в деревне Арфлер, где его приютили и накормили за шестнадцать су. Там он впервые в жизни отведал устриц. «Блюдо богачей досталось последнему бедняку, — сказал он себе. — Воистину, Бог всегда творил добро, а человек — зло, как писал Руссо».
13 декабря в десять часов утра Жильбер вошел в Гавр и с первого взгляда заметил «Адонис», прекрасный бриг водоизмещением в триста тонн, покачивавшийся в гавани.
На борту не видно было ни души. Жильбер храбро поднялся по сходням. К нему приблизился юнга и спросил, что ему надо.
— Где капитан? — осведомился Жильбер.
Юнга подал знак кому-то, кто находился на нижней палубе, и вскоре голос снизу прокричал:
— Пускай он спустится.
Жильбер спустился. Его провели в каюту, всю обшитую красным деревом и обставленную строго и просто.
Бледный, порывистый человек лет тридцати с живым и тревожным взглядом листал газету, сидя за столом красного дерева.
— Что вам угодно, сударь? — спросил он.
Жильбер знаком показал, что не хочет говорить при юнге, и юнга тут же исчез.
— Вы капитан «Адониса», сударь? — промолвил Жильбер, не теряя времени.
— Да, сударь.
— Значит, это письмо адресовано вам.
И он протянул капитану письмо Бальзамо.
Едва капитан увидел подпись, как вскочил на ноги и, просияв приветливой улыбкой, пылко воскликнул:
— А, так вы тоже… И так молоды! Прекрасно, прекрасно!
Вместо ответа Жильбер поклонился.
— Вы направляетесь?.. — осведомился капитан.
— В Америку.
— Когда?
— Вместе с вами.
— Прекрасно. Значит, через неделю.
— Но что же мне делать все это время, капитан?
— У вас есть паспорт?
— Нет.
— Тогда возвращайтесь на борт нынче же вечером; днем прогуляйтесь куда-нибудь за город, например, в Сент-Адресс. Ни с кем не вступайте в разговоры.
— Мне надо поесть; у меня кончились деньги.
— Вы будете обедать на борту; сегодня вечером поужинаете.
— А потом?
— На землю вы уже больше не вернетесь; будете скрываться здесь и до отплытия уже не увидите неба. Когда выйдем в открытое море, получите полную свободу.
— Хорошо.
— Итак, сделайте сегодня все, что вам нужно сделать.
— Мне необходимо написать письмо.
— Напишите.
— Где?
— За этим столом. Вот перо, чернила, бумага; почтовое отделение вы найдете в предместье, юнга вас проводит.
— Благодарю вас, капитан.
Оставшись один, Жильбер написал коротенькое письмо и снабдил его таким адресом:
«Париж, улица Цапли, 9, первые ворота, считая от улицы Платриер, мадемуазель Андреа де Таверне».
Потом он сунул письмо в карман, съел то, что принес ему сам капитан, и, сопровождаемый юнгой, пошел на почту, откуда отправил письмо.
Весь день Жильбер любовался морем с утесов.
Ночью он вернулся. Капитан поджидал его и впустил на борт.
162. ПОСЛЕДНЕЕ «ПРОСТИ» ЖИЛЬБЕРА
Филипп провел ужасную ночь. Следы на снегу со всей очевидностью доказывали, что кто-то проник в дом и похитил ребенка. Но кого обвинять? У него не было никаких улик.
Филипп так хорошо знал своего отца, что заподозрил его в участии в этом деле. Г-н де Таверне считал, что отец ребенка — Людовик XV; для него ребенок был драгоценным живым свидетельством того, что король изменил г-же Дюбарри. По всей видимости, барон полагал, что рано или поздно Андреа снова войдет в милость и тогда готова будет любой ценой вернуть себе средство к грядущему преуспеянию.
