Понсон дю Террайль - Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа
Ребекка посмотрела на Роллана и покачала головой.
– Безумный! – проговорила она, захохотав.
– Презренная тварь! – вскричал он вне себя от ярости. – Говори свое настоящее имя или я убью тебя!
И он ухватил за горло молодую женщину.
– Меня зовут Ребекка, – простонала она.
– Кто ты такая?
– Дочь Парижа.
– Кто тебя заставил дурачить меня разыгрыванием из себя графини?
– Человек, мне не известный.
– Лжешь!
– Клянусь вам.
– В таком случае, ты умрешь! И он крепко сдавил ей шею.
– Пощадите! – пробормотала она. – Я все расскажу. Но клянусь вам, я не знаю имени этого человека. Он встретился со мной однажды вечером, увез в незнакомые мне улицу и дом и на следующий день поместил здесь, приказав мне называться графиней Артовой.
– Ты должна сейчас поехать со мной к графине Артовой и рассказать ей все это.
– Нет, нет, ни за что, – отвечала Ребекка, задрожав. Роллан схватил нож для фруктов, лежавший на камине, и, приставив его к груди молодой женщины, проговорил:
– Клянусь честью, я убью тебя, если ты не повинуешься.
Спустя пять минут Роллан де Клэ и Ребекка садились в фиакр, ожидавший у ворот.
– На Пепиньерскую улицу, отель Артова, – крикнул Роллан кучеру. – Еще луидор, если поедешь быстро!
Дорогой Ребекка рассказала ему, что покровитель ее, который заставил ее называться графиней Артовой, дал ей две недели назад три тысячи франков на месячное содержание и что с тех пор она его не видела. Затем она рассказала всю историю гнусной комедии, в которой она была действующим лицом, не пропуская ни малейшей подробности.
Фиакр остановился у отеля Артова.
Роллан велел Ребекке опустить вуаль и затем позвонил.
– Графини нет дома, – объявил швейцар.
– В таком случае позвольте мне войти. Я подожду. Лакей провел Роллана в гостиную нижнего этажа.
Ребекка все еще не поднимала вуали.
Спустя несколько минут послышался шум колес экипажа, вслед за тем распахнулись ворота.
Графиня Артова приехала в два часа ночи.
Баккара, приехав в Париж из Ниццы, тотчас же отправилась к Серизе.
– Постарайтесь уложить своего больного спать, – сказала она доктору перед отходом.
– Хорошо, – отвечал он, – сегодня это будет легче обыкновенного, ибо он изнурен дорогой.
Баккара отправилась к Серизе Роллан в дорожном платье.
Сестры крепко поцеловались, и вслед за тем Леон сказал графине:
– Я видел доктора-мулата.
– Ну, и что же? – спросила Баккара с нетерпением.
– Он ждет вас.
– Поедем, – сказала она с живостью, – поедем скорей!
Сестры сели в карету и с быстротой молнии примчались во двор отеля, где в нижнем этаже жил доктор Самуил Альбо.
Сериза уже сообщила ему, с какой целью желала видеть его графиня Артова, к тому же помешательство графа наделало столько шуму в Париже, что доктор уже знал об этом.
Графиня и Сериза Роллан вошли в кабинет.
– Милостивый государь, – проговорила Баккара, – я прибегаю к вам подобно всем тем, которые, блуждая долгое время во мраке, обращаются к свету.
– Вы, вероятно, пожаловали ко мне посоветоваться о вашем супруге? – спросил доктор.
– Вы не ошиблись. О, вылечите моего мужа, и признательность моя к вам будет беспредельна!
– Я ничего не могу обещать вам, графиня, до тех пор, пока не увижу пациента и достоверно не узнаю причину его помешательства.
– Оно проявилось мгновенно.
– В чем оно состоит?
– Граф воображает себя человеком, с которым дрался на дуэли.
Затем Баккара сообщила ему все мельчайшие подробности, уже известные читателю, и наконец упомянула о сэре Эдварде, английском моряке, прибавив, что тот считает графа отравленным.
Мулат слушал графиню, нахмурившись, но, когда она упомянула о сэре Эдварде, он вдруг встрепенулся и проговорил:
– Графиня, помешательство причиняется от двух различных ядов: один из них – белладонна – производит помешательство несерьезное и легко излечимое, другое происходит от индийского яда dutroa.
– О! Кажется, так называл его и сэр Эдвард.
– Но ведь ваш супруг никогда не бывал в Индии? – Никогда.
– Яд этот действует спустя несколько часов после приема. Поэтому если допустить мнение сэра Эдварда, то нужно предположить, что графа отравили в ночь накануне дуэли.
– Нет, – проговорила Баккара решительно, – он ночевал тогда у герцога де Шато-Мальи!
– У герцога де Шато-Мальи?
– Должно быть, потому, что он был его секундантом, впрочем, я узнаю у герцога…
– Но ведь он умер вчера вечером, графиня.
– Умер? Герцог? – вскричала она. – Герцог де Шато-Мальи?
– Да, – отвечал флегматично доктор и подал графине газету, в которой она прочитала следующий некролог:
«Вчера в девять с половиною часов вечера скончался после кратковременной болезни герцог де Шато-Мальи, тридцати лет от роду. Вместе с ним угасла одна из древнейших фамилий французского дворянства».
– Вам не известно, от какой болезни он умер? – спросила Баккара в сильном волнении.
– От карбункула, которым заразился от своей лошади.
Некоторое время графиня сидела, как уничтоженная.
– Я полагаю, – проговорил снова доктор, – что мнение сэра Эдварда относительно вашего мужа справедливо.
– Вы думаете?
– Dutroa растет на Яве, и образчики его в Европе весьма редки: их можно найти только у таких людей, как я.
– А у вас он есть?
– Я привез его сюда совсем немного и убежден, что во всем Париже его нигде больше нет.
– Нельзя знать, – проговорила Баккара, охваченная каким-то предчувствием. – Быть может, у вас похитили несколько его зерен?
– Это немыслимо, графиня, в эту комнату, кроме меня и моего слуги, к которому я питаю полнейшее доверие, никто больше не входит.
Говоря это, доктор устремил внимательный взор на баночку, в которой лежал красный порошок.
– Почем знать, – повторила опять Баккара с волнением.
– Боже мой! – возразил вышедший из терпения доктор. – Если хотите, я могу проверить, потому что у меня в точности записано название и количество всех находящихся у меня ядов.
Он взял с полки книгу и начал ее перелистывать.
– Вот, смотрите, – обратился он к графине. – «Dut-гоа, порошок из корня яванского растения, красного цвета. Номер баночки 45. Вес баночки 45. Вес баночки равняется на гектограмм весу порошка в 75 граммов».
Доктор взял баночку и положил ее на маленькие весы. И тут же вскрикнул от удивления и испуга: не хватало шестнадцати граммов.
– Меня обокрали! – вскричал он.
Он побледнел. В продолжение нескольких секунд они смотрели друг на друга безмолвно, в страхе, как будто над головами их разразился громовой удар.
Доктор стоял с минуту, как пригвожденный к месту. Его обокрали! Но когда? Каким образом? Мог ли он обвинять своего камердинера, служившего у него более двадцати лет?
