Генри Райдер Хаггард - Собрание сочинений в 10 томах. Том 8
Номер первый прервал речь Юстаса.
— Это невозможно! — возразил он. — Невероятно! Фирма «Мизон» удовлетворится десятью процентами, несмотря на свои издержки, а автор, жалкий автор, получит шестьдесят процентов?! Это постыдно, постыдно!
— Я вас не заставляю служить у меня, — резко возразил Юстас, — но советую вам подумать… Джентльмены! — продолжал он. — Вижу, что такая перемена поражает вас, но уверяю вас, что я делаю это вовсе не из филантропии. Я желаю только, чтобы труд ваш хорошо оплачивался, и никогда не возьму на себя дела, которое может принести убытки! Все мы будем работать вместе, и я надеюсь, что лучшие писатели Англии будут печататься у нас, а все вы будете чувствовать себя намного лучше, чем теперь. (Одобрительные возгласы.) Авторам будут отведены отдельные комнаты, заработок их значительно увеличится. (Общие восторженные восклицания.) Затем я раз и навсегда желаю уничтожить эту ужасную систему называть людей «номерами»… С этого дня каждый служащий фирмы «Мизон» будет называться своим именем. (Громкие крики одобрения.) Еще одно слово: надеюсь видеть вас всех за обедом в моем доме на следующей неделе, когда мы отпразднуем появление новой фирмы, которая будет именоваться «Фирма Мизон и К°», так как все мы будем заинтересованы в предприятии и станем компаньонами! Надеюсь, что наша фирма будет богатой, честной, уважаемой фирмой, в настоящем смысле этого слова!
Затем среди оглушительных приветствий и одобрений своих служащих Юстас и его жена раскланялись и направились к ожидавшему их экипажу.
Через полчаса они входили в ворота замка Помпадур, откуда год тому назад Юстас ушел, поссорившись с дядей.
У подъезда вытянулись в струнку напудренные, расфранченные слуги во главе с толстым дворецким Джонстоном, тем самым, который передал прощальный привет Юстаса его дяде.
— Боже милостивый! — воскликнула Августа. — Здесь шесть огромных лакеев… Что я буду делать с ними?
— Прогони их! — ответил Юстас. — Один их вид нагоняет на меня тоску.
Молодые хозяева поклонились и под взглядами многочисленной прислуги направились, стараясь сохранить свое достоинство, переодеться к обеду.
Скоро они очутились за обедом. Что это был за обед! Он продолжался час с лишним, и в продолжение этого времени шесть лакеев приносили и уносили серебряные блюда. Никогда со времени своей свадьбы Юстас и Августа не чувствовали себя так скверно!
— Но мне вовсе не нравится такое богатство! — произнесла Августа, вставая с места и подходя к мужу, когда дворецкий ушел и закрыл за собой дверь. — Это просто подавляет меня.
— И меня также! — согласился с ней Юстас. — И знаешь, что я скажу тебе, Густи, — добавил он, обняв жену, — я прогоню всех этих чертовых лакеев, продам этот дом, и мы найдем себе местечко поудобнее.
В эту минуту их беседа была прервана самым неприятным образом. Неожиданно двери в столовую отворились, и два огромных лакея внесли кофе, сливки, за ними Джонстон и другое напудренное чудовище внесли коньяк и ликеры.
Августа и Юстас, обнимавший ее, остались, словно парализованные, на месте. Потом Августа отскочила от мужа, Юстас нахмурился и закусил губу, а эти великолепные выдержанные лакеи не выказали ни малейшего смущения, не повернули даже головы и продолжали торжественно шествовать вперед со спокойным видом.
— Право, я не могу выносить этого, — тихо произнесла Августа, когда лакеи исчезли, — я пойду спать, я чувствую себя нехорошо.
— Да, — поддержал ее Юстас, — это самое лучшее, что мы можем сделать. Проклятье! Этот добрый Шорт, почему он не пришел к нам обедать? Пожалуй, здесь нельзя и покурить сигару… Эти черти будут презирать меня за подобное преступление! При моем дяде здесь не позволялось курить, и я курил в комнате буфетчика. Не могу же я теперь пойти туда!
— Почему ты не хочешь курить здесь? — спросила Августа. — Комната огромная, и запаха не будет.
— О, повесить бы их всех! — взорвался Юстас. — Подумай только… дорогие бархатные портьеры! Здесь курить невозможно! Я пойду вниз и покурю там…
Он ушел.
* * *
Рано, очень рано, когда Юстас еще крепко спал, Августа проснулась, встала и оделась.
Свет проникал в комнату сквозь богатые занавеси из золотистого шелка, озарял прекрасную резьбу кровати, убранной дорогими кружевами и шелком, драгоценную обстановку комнаты и весело играл на лицах купидонов, изображенных на фресках потолка. Августа посмотрела на окружающую ее роскошь и подумала, что хозяин всего этого великолепия лежит мертвый в убогой могиле на острове Кергелен. Какая насмешка судьбы!
— Юстас! Юстас! — произнесла Августа, подходя к спящему мужу. — Проснись! Мне надо кое-что сказать тебе!
— А? Что случилось? — спросил Юстас, зевая.
— Юстас! Мы слишком богаты, мы должны что-нибудь сделать с этими деньгами!
— Верно, — ответил Юстас, — прекрасная идея. Что же надо сделать?
— Я хотела бы отдать хорошую сумму — хотя бы двести тысяч, это вовсе не так много для нас — на основание убежища для непризнанных авторов.
— Отлично! — произнес Юстас. — Но надо это обдумать, нельзя же рубить сплеча! Кстати, — добавил он, — ты помнишь, что сказал тебе старик, когда умирал? Я полагаю, что голодные авторы, которых эксплуатировал Мизон, имеют полное право на наши деньги…
— Конечно! — ответила Августа и отошла к письменному столу, чтобы разработать свой проект на бумаге.
— Густи! — вдруг сказал ее муж. — Густи, я видел сон!
— Да? — отозвалась она резко, занятая своим делом. — Какой сон?
— Я видел во сне, что Джеймс Шорт зарабатывает большие деньги и женился на леди Холмерст!
— Я нисколько не удивлюсь, если этот сон превратится в действительность! — отвечала Августа, кусая кончик пера.
Последовало молчание.
— Густи, — произнес Юстас сонным голосом, — счастлива ли ты?
— Конечно!
— Удивительно!
— Почему?
— Потому (зевок)… что я никогда не думал (зевок)… что женщина может быть счастлива (зевок)… если она не имеет возможности бывать на суде…
Он снова уснул. Августа продолжала писать.
ДОКТОР ТЕРН
I. Дилижанс над пропастью
Осенью 1896 года в Англии свирепствовала оспа. В моем родном городе Денчестере, представителем которого в парламенте я являлся в продолжение многих лет, она унесла пять тысяч жизней, и многие из оставшихся в живых утратили свою красоту и миловидность.
